К родственникам жены Андрей относился с большим уважением. Во время визита к одной из её тётушек он прямо с порога стал сыпать комплиментами. Двоюродная сестра Мариам блистала в нарядном платье цвета подгнившей соломы, и Андрей сказал, что этот чудесный фермерский шик никогда не устареет – и был награжден таким взглядом, что хоть святых выноси. Когда сестры уселись за пианино, он, опять же, стараясь быть объективным, высказался по поводу игры: «Десять лет вы посещали муниципальную музыкальную школу, десять долгих лет. Государство не следит за эффективностью своих инвестиций. Неразумная финансовая политика погубила экономику и привела к дефолту». Его постарались оттеснить и изолировать от общего разговора. В тот день хоронили очень известного писателя, и это событие было самым обсуждаемым. То был замечательный писатель своего времени, отличившийся многим, он писал даже тогда, когда другие не могли: в годы репрессий и депрессий, лежа на пляже, в Великую Отечественную, телеграфируя из штаба на фронт и теперь, когда уже наступил новый век, а читатель стал придирчив и разборчив в литературе. И присутствовавшие женщины – все, кроме Мариам, которую ничего всерьёз не занимало, мысли её так и порхали – позабыв про горы немытой посуды дома, плакали в три ручья. А одна тётушка плакала так много, что оттеснила на второй план близких почившего (их давали крупным планом по телевизору): старую жену писателя, ровесницу лошади Буденного, которой предстояли многочисленные суды за авторские права и копирайт; молодую, моложе младшего внука, вдову писателя, которой, кроме тех же самых судов за авторские права и копирайт, предстояли суды с детьми писателя за наследство. Тётушка плакала на кухне, приготовляя салаты, плакала во время ужина, под звон бокалов и звяканье столовых приборов, плакала, когда по телевизору показывали нежнейшую сцену – молодая вдова обнимается с младшим внуком писателя. От этих страстных объятий всем как-то стало неловко – и тележителям, и телезрителям. Все, кроме Андрея, уже высказались по поводу кончины писателя, и, поскольку раздавался ещё плач, продолжали говорить о постигнувшей их утрате. Как-то само собой получилось, что многие вопросительно посмотрели на Андрея – ну сколько можно молчать. Мариам всегда обижалась, если он не принимал участие в общем разговоре – мол, недолюбливаешь моих родственников. И ему пришлось высказаться по теме.
- А что смерть… Ежеминутно помирает столько народу, причем очень много полезного – потенциальных работников, клиентов, партнеров по бизнесу. А то, что прикопали человечка, которого в глаза никто не видел и не знает…
Тут Мариам больно ущипнула его под столом, и он заметил гневный взгляд плачущей тётушки. Уполномоченная вселенской скорби посмотрела на него, как на исчадие ада:
- Когда разверзаются могилы, молчат даже святотатцы! А ты, ты…
И разревелась пуще прежнего.
А в день города (совпавшего с днем похорон очень известного юмориста, драматурга и демагога), уже под вечер, когда Мариам собиралась пойти вместе с Андреем к родственникам, позвонила её мама и сказала, что, вероятно, молодой паре хотелось бы побыть вдвоем, наверное, давно собирались. И Мариам, сняв строгое вечернее платье и надев домашний халат, спросила Андрея, куда бы пойти.
- А что пойти… Давай дома посидим.
Они прошли на кухню, он открыл шампанское, и разлил по бокалам. Отпив глоток, она, поддев ногтем отклеивавшуюся обоину, спросила:
- Почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?
- Послушай… ты когда-нибудь прекратишь издеваться надо мной? – закатив глаза, переспросил он.
- Что с тобой? На минуточку, я твоя жена, имею право задать тебе вопрос.
- Так задавай вопрос, не надо издеваться!
- Вот я и задаю: почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?
- Но мы миллион раз обсуждали эту тему, ты можешь воспроизвести по памяти любой из ответов!
- Слышь, ты, умник! Не надо со мной разговаривать, как с тупицей! Если я спрашиваю, значит, хочу услышать ответ.
- Как с тобой тяжело, Мариам, ты хуже блондинки.
- Не нравлюсь – женись на другой!
- Опять же говорю: тебе прекрасно известно, что я готов приступить к ремонту в любой момент, но вы с мамой еще не выбрали плитку, и что там еще. Тут другой вопрос начинается: зачем ты в миллионный произносишь эту тупую фразу: «почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт»?! Для поддержания беседы?!
- Потому что разговаривать с женой надо нормально, без этих вот подвыпертов. Ответил бы сразу, как нормальный человек.
И она вздохнула:
- Эх, у всех нормальные мужики, этот же – вечно недовольный господин, всё ему не так.
Допив залпом шампанское, Андрей налил себе еще и подлил жене. Она сделала небольшой глоток, и с притворно-мечтательным видом произнесла:
- Ко мне недавно подошел на улице парень и сказал, что давно мечтал о такой девушке, как я, и что мы созданы друг для друга. Потом, по телефону, такое наговорил… Между прочим, очень много верного. Что у меня потухший взгляд, и по мне видно, что я замужняя, и муж не обращает на меня внимание, и только любовные ласки нового мужчины вернут мне цветущий вид.
Андрей безучастно рассматривал кафельную плитку над раковиной.
- Тебе всё равно, что я тебе говорю? – набросилась на него Мариам.
- Чего?
- Что слышал! Тебе всё равно, что к жене пристают на улице, звонят по телефону? Тебя не коробит?
Он пожал плечами:
- Главное, чтобы тебе было хорошо.
- Ты не мужик.
- Правильно, я у тебя громоотвод.
- Скотина, ещё скажи свою любимую фразу: «кобель не вскочит, пока сука не захочет».
Он послушно произнес «свою любимую фразу». Тогда Мариам набросилась на него с кулаками, и он стал отбиваться, стараясь не сделать ей больно. Наконец, устав, она уселась к нему на колени:
- Гадина, совсем меня не любишь, готов подложить под любого.
- Почему же «под любого», я доверяю твоему вкусу.
- Но почему ты не веришь, что могут быть обстоятельства, когда замужняя женщина может потерять контроль, и в такой ситуации совершить поступок, за который потом придется стыдно?!
Он сделал очень удивленное лицо:
- Не понимаю, о чем вообще речь. Ни разу не слышал о таких ситуациях. С этого места поподробнее, пожалуйста.
- А что бы ты сделал, если бы я… изменила тебе?
Он зевнул:
- Измени, посмотришь. Давай, чего уж там, а то одни обещания.
- Ага, ты хочешь сказать, что сразу бросишь меня, так, да?!
С этими словами она вскочила, и, бросив бокал на пол, под грохот стекла выбежала с кухни.
Допив, Андрей с неохотой пошел её искать. Найдя её лежащей на кровати в спальне, присел рядом, стал гладить её волосы. В этот момент она показалась ему большой неуклюжей куклой, настолько мало взрослости было в выражении её лица.
- Ты не ревнуешь меня – значит, совсем не любишь, – капризно протянула она. – Тебе плевать, где я и с кем я. Потому что не надо было выходить за тебя замуж.
- Почему же, – ответил он как можно ласковее. – Просто мои представления о браке высоки и чисты, как вершина Эвереста. Я даже не догадываюсь о том, что бывают измены, поэтому мне незнакомо чувство ревности. От ревности страдают те, кто готов изменять сам, чьи гены подсказывают ему, что измена – дело распространенное, и за неприкосновенность семьи непременно надо бороться. И вот: я доверяю своей любимой жене.
- Правда? – спросила она недоверчиво. – Ты все-таки любишь меня?
- Конечно!
Они поцеловались. Поднявшись с кровати, она присела на оттоманку и стала причесываться.
- Куда мы пойдем гулять?
Андрей промолчал. У неё было готовое возражение на любое его предложение, но он ничего не предлагал, и ей пришлось ждать.
- Ну… вариантов много может быть разных, – наконец, выдавил он.
Устав ждать, она сказала то, что наверняка ему не понравится:
- Пойдем на набережную.
Он привычно закатил глаза:
- Зачем идти туда, где вся толпа?
- Там весело – салют, концерт, много народу. И почему ты вечно недоволен? Сегодня праздник, если что.
Она встала, сняла халат, и, раскрыв шкаф, стала выбирать одежду. Андрей залюбовался её фигурой.
- Праздник – у пролетариата. Народ живет по расписанию, а свободные люди сами назначают себе праздники и будни.
- Слышь, ты! Что-то ты много о себе возомнил! Ты такой же, как все, не строй из себя великого!
- А я и не строю – я и так великий.
Почувствовав его взгляд, она состроила снисходительную гримаску:
- Это уже не смешно.
И, приложив к телу черную шелковую блузку с тонкими бретельками, полюбовавшись своим отражением в зеркале, надела её. Он попытался убедить её.
- Мариам… Зачем мы туда пойдем? Представь, что там сейчас творится: бычьё в трениках и быдла в мини-юбках, от которых пахнет хуже, чем от коней – целевая аудитория пива «Балтика-9». Приличные заведения – «Пиранья» и «Август» – будут закрыты, все тошниловки окажутся переполненными, и нам крупно повезет, если наш заказ принесут до закрытия заведения.
Зря он сказал про мини – Мариам взяла с полки короткую джинсовую юбку и демонстративно её надела.
- Откуда в тебе столько гонора, что за презрительное отношение к людям! На себя-то посмотри – давно ли перестал лаптем щи хлебать!
В ней было гонора ничуть не меньше, особенно она любила измываться над официантами и гостиничными служащими, и поглумиться над целевой аудиторией пива «Балтика-9» тоже могла запросто, однако, вступив в полемику, выдерживала роль. Андрей мягко попросил её сменить наряд на менее откровенный – выбрать какую-нибудь длинную юбку и блузку не с открытыми плечами, а что-нибудь построже. Потому что в местах массового скопления малокультурных людей…
- Я иду со своим мужем – если что! – оборвала она его.
Надушившись, добавила:
- Пойдем, аристократ хренов.
* * *
То, что творилось на набережной, соответствовало описанию, которое дал Андрей.     Они с трудом пробрались в кафе «Волга», содрогавшееся от индустриального грохота – настоящая трэш-твою-мать рок-скотобойня; и там им предложили два места за столом, за которым уже сидело четверо. Пришлось согласиться, других вариантов не было. Официантку ждали долго. Мариам еще дольше выбирала, затем попыталась, как обычно, помучить официантку – затеять обсуждение заказа минут на пятнадцать – но этот номер не прошел, та бесцеремонно потребовала, чтобы ткнули в меню пальцем, а когда Мариам призвала её к порядку, развернулась и убежала к другому столику. Пришлось Андрею идти за ней и тыкать в меню пальцем.
Целая вечность прошла, пока принесли заказ – холодное мясо и теплое шампанское, причем последнее доносили дольше всего, видимо, самое сложное блюдо.
- Почему такой кислый, посмотри вокруг, как всем весело – праздник? – прокричала Мариам, отрезая кусок мяса из его тарелки. – Я попробую.
Ещё несколько раз она пыталась завязать разговор, но, чтобы хоть что-то было понятно, нужно было лезть через стол, и кричать непосредственно в ухо собеседнику. И Андрей предпочел отмолчаться. Когда вышли на улицу, Мариам сказала обиженно, что если ему с ней неинтересно, то пусть поищет себе другую. Он наконец излил на неё раздражение:
- Сколько раз говорил на понятном тебе языке: мне не нравится, когда ты лазишь по чужой тарелке!
- А в чём дело, я только попробовала кусочек!
- Предупредила бы, и я бы заказал точно такую же порцию тебе – отдельно, а если нужно – две, три, десять порций, только чтобы ты не лазила в мою тарелку!
- Зачем тратить лишние деньги, если можно взять кусочек?
- Да как же «можно взять кусочек», когда нельзя, потому что мне это не нравится?!
- Какая ты сволочь – изгадил мне весь вечер, всё готов изгадить, даже праздник.
С этими словами Мариам ускорила шаг, Андрей автоматически сделал то же самое. Заметив, что он приближается, она чуть ли не пустилась бегом. Её фигура стремительно удалялась. Перебежав через дорогу, Мариам стала подниматься по лестнице, ведущей к ротонде. Их разделяло каких-то шесть метров и целая толпа народу. Работая локтями, Андрей старался протиснуться. Лестница загибалась вокруг ротонды, и он на время потерял жену из вида. Поднявшись, разглядел её черную головку уже в десяти метрах, и устремился за ней.
В сердцах он громко выругался – Мариам убегала иногда и просто так, без ссоры. Просто идёт по магазину или рынку, смотрит вперед, и ничего вокруг не видит. Может, что-то замечает – на витринах и прилавках, но только не идущего рядом спутника. Зазеваешься, глядь, а её нет. Приходится бегать, искать. Потом она оправдывается: «А я и не заметила, как ты пропал, и вообще, следить надо, ты же не один идешь – с женой».
Андрей двигался в толпе вдоль гранитного парапета, за которым начинался склон. Слева был палисадник, за ним – стена террасы. Гул толпы стал как-то громче и раскатывался от самой воды до ближайших домов по улице Чуйкова, развеселый, выражая единодушное желание пить, гулять и веселиться. Народ выражал восторг бешеными и дружными криками. На набережной царило народное веселье – грубое, неудержимое. Черная блузка Мариам мелькала в нескольких метрах, Андрей пытался докричаться до жены, но его голос сливался с голосом толпы. Кто-то распевал гимн. Вой был величественный и оглушительный. Цепи разноцветных фонариков и огни фейерверка внушали народу веселые мысли. Глазея на эстраду, на которой свадебно-похоронный оркестр отыгрывал ум-ца-ца, люди пускались в пляс. Это шумовое мракобесие годилось не только для танцев пьяных люмпенов, под него могли бы легко маршировать постояльцы клиник для душевнобольных.
Перед Андреем открылся просвет между людьми, он увидел Мариам с головы до ног, и рванулся к ней, пока толпа снова не сомкнулась перед ним. И в этот момент он заметил, как бритоголовый парень в красной майке широкой веслообразной пятерней схватил Мариам за то место чуть пониже спины, которое очень привлекает мужчин и заставляет их оглядываться и подолгу смотреть вслед его обладательнице. Другой рукой парень попытался обхватить её за талию, но Мариам, резко обернувшись, громко закричала, и стала наносить ему удары по лицу, царапая ногтями в кровь его физиономию.
В глазах Андрея потемнело, огненные волны захлестнули его; не чувствуя под собой земли, в доли секунды он оказался рядом с бритоголовым, в правой руке уже был выхваченный из-за пояса газовый пистолет – массивный револьвер РГ-9. В следующую секунду рукоятка пистолета грузно опустилась бритоголовому на затылок. Отовсюду давили, и Андрей чуть не повалился на асфальт вслед за ним. Чтобы не упасть, пришлось толкаться локтями. Мариам снова оттеснили, прямо перед собой он видел её испуганное лицо, отчаянно работая руками, она также пыталась пробиться к нему. Слева кто-то обхватил шею Андрея, а справа ещё кто-то попытался выхватить пистолет. Вывернувшись от обоих, он выстрелил в лицо тому, кто справа, а левого ударил в пах коленом и, отворачиваясь, произвел выстрел и в его сторону. В нос ударил резкий запах, глаза заслезились, земля под ногами качнулась. Всё преобразилось. Схватившиеся за носы, утирающие глаза люди отодвинулись, уплощаясь, стали настенными изображениями, распластались на парапете, потекли по склону. Образовалась пустота, и в ней было пятеро – три тела на асфальте, Мариам с побелевшим лицом, и он, Андрей, с массивным РГ-9 в правой руке. Он чувствовал, как кровь струится горячо по жилам. Засунув пистолет за пояс, схватил Мариам за руку:
- Бежим!
Люди возвращались в поле зрения. Они глядели на убегающую пару с почтением и смиренным желанием не быть избитыми или подстреленными. И освобождали проход.
Когда оказались в квартире и, закрыв за собой дверь, перевели дух, Андрей, глядя на раскрасневшуюся от бега жену, прорычал:
- Надо было не их, а тебя нахлобучить – чтоб не виляла своей жопой!
И, изобразив на лице лютую свирепость, грозно надвинулся на Мариам. Она в ужасе отшатнулась, и, закричав, бросилась в ванную и там закрылась.
«Зря напугал, – подумал он, – все-таки нет на свете более преданного существа, чем этот взбалмошный ребенок».
Он уже засыпал, когда она, осмелев, выбралась из укрытия, и, раздевшись, легла рядом. Он продолжал неподвижно лежать, отвернувшись, тогда она, обняв его талию, стала целовать его затылок, шею, плечи.
- Я больше так не буду. Прости, ну баба дура, что с меня взять.
Её рука скользнула ниже. Словно нежный теплый ручеек заструился по его телу. Слушая её жаркий шепот, разогревавший желания, Андрей тяжело задумался.
«Притвориться спящим? Нет, тут я больше себя наказываю, чем её».
Повернувшись к ней рывком, сжал её так, что у неё перехватило дыхание:
- А как ты думаешь, за что я тебя полюбил, – средоточие глупости!
|
