Крутилась плёнка, на экране мелькали кадры, зрители хрустели поп-корном и потребляли продукцию масскульта.
Том и Джерри, работавшие в полицейском управлении, были удивительно непохожи друг на друга, они имели ультрапротивоположные мнения обо всём на свете и ненавидели друг друга, но были обязаны терпеть всё это ради общего дела.
Том, педант до мозга костей, корректный, чистоплотный и правильный, идеальный семьянин, жил в аккуратном коттедже, деревянная бесполая жена, зелёная лужайка, молоко с газетами под дверь – всё, как у людей. Всё тупо и ровно. Синий галстук, брюки со стрелами, белозубая американская улыбка. Том тщательно всё анализировал, работал по инструкциям и циркулярам, бегал по утрам, по вечерам смотрел телевизор. Бегал и смотрел, смотрел и бегал. Дерево, жена, жена, дерево, зелень, газета, телевизор. Решения принимал, основываясь на знаниях, полученных в полицейской академии, на личном опыте, опыте старших товарищей.
Джерри, его напарник – раздолбай из раздолбаев, плевал на начальство, страдал за правду, из-за своих выходок постоянно находился на грани увольнения. Жил в захламленной берлоге, вёл беспорядочную жизнь… Которой позавидовали бы его добропорядочные антиподы. От него ушла жена, но он часто вспоминал её, и особенно ребёнка. Бухал, курил одну от другой, трахал, всё, что движется, и вспоминал – жену и ребёнка, ребёнка и жену, потом ту блондинку с трассы. Алгоритм принятия важного решения, или просветления: с вечера обдолбившись, среди ночи просыпался в постели с очередной красоткой, внезапно куда-то подрывался, бродил сомнамбулой по разным притонам, стрип-клубам и гадюшникам, и, наконец, натыкался на какого-нибудь злодея. Так и в этот раз – заприметив Пана Ладана, главного преступника планеты, которого безуспешно ловят все спецслужбы мира, бросился за ним в погоню.
Во время погони разбивается очень много дорогих спортивных автомобилей. Двигаясь по встречной полосе, Джерри, накачавшийся спиртным выше ватерлинии, непринуждённо рулил одной левой, и вёл неторопливую беседу со случайной попутчицей, причём смотрел неотрывно на неё, вместо того, чтобы следить за дорогой. Откуда взялась, уже неважно, ветер в лицо, и рейв, а самое главное, драйв.
Кажется, они уже где-то встречались, и во время первой встречи возненавидели друг друга. А сейчас всё поменялось. Чёрт возьми, какое-то затмение. Ладно, не привыкать.
Они поверяли друг другу страшные секреты из далёкого детства – сексуальные домогательства родственников-маньяков, надломленная психика, боль и отчаяние, «и тут меня пустили по рукам», сплошная мазафака. Все эти душераздирающие откровения каким-то образом связаны с нынешними событиями, и со злодеями, которых нужно поймать. Продолжались преступления, начавшиеся уже тогда, когда главную героиню… так же, как и главного героя… в нежном возрасте растлевали и насиловали.
Тем временем, мир в опасности.
…Андрей откровенно скучал. На сороковой минуте Мариам спросила, что хорошего он находит в пиве. Ей, например, пиво не нравится, она предпочитает ликёр. А розы – её любимые цветы, и он умница, что подарил такой красивый букет. Андрей уютный и домашний, особенно в полумраке кинозала, похожий на большого белого кота, такого приятного, ластящегося и мурлыкающего.
Так они проболтали до конца фильма. Мариам отвлеклась не потому, что фильм примитивный, просто её сосредоточенного внимания хватало минут на сорок просмотра, после этого она испытывала потребность переключиться на другие раздражители.
Между тем, погоня продолжалась. Машины продолжали биться, поезда сходили с рельсов, фургоны переворачивались, бензоколонки взрывались. Маршрут погони проходил по густонаселенным местам, не остались неохваченными уличные кафе, особенно угловые. Оно и понятно, проезжая через них, удобно срезать углы.
Если кто и не имел представления об апокалипсисе, то благодаря фильму смог восполнить этот пробел в знаниях. Да, разрушено много, но даже это много – ничто по сравнению с тем, что будет, если преступника не дай бог не поймают. Где-то тикал часовой механизм, и огромная бомба с огромным встроенным табло и жуткими красными цифрами, была готова взорваться с минуты на минуту. Планете угрожала реальная опасность.
А Том, напарник-педант, не спал, он просыпался. В сознании политкорректного полицейского происходили тектонические сдвиги. Живая мысль прорывалась наружу. Он начинал импровизировать. Утром он пролил на брюки кофе, затем не застегнул верхнюю пуговицу рубашки, потом проехал на красный свет, и даже – о ужас! – показал неприличный жест регулировщику. Налицо положительные сдвиги – педант отошёл от привычного линейного мышления. Покумекав, вспомнив какие-то детали, сверившись со звёздами, он поехал прямо в логово к главному преступнику. Недолго думая, пробрался в вентиляционную систему, надо сказать, нехилую, ибо по ней можно достичь абсолютно любого помещения, и, оставаясь незамеченным, следить за всем, что происходит.
Затем он обнаружил себя в месте наибольшего скопления отрицательных персонажей, и, понятное дело, начал их пачками валить.
Тех, кто спасся в этой мясорубке, добивал Джерри, напарник-раздолбай, въехавший в здание на машине следом за Паном Ладаном. Позади сотни смертельно опасных кульбитов. Машина напоминала блин на колёсах, Джерри, с тонким порезом на одной щеке, и со следами губной помады на другой, продолжил погоню. Впереди – новый травмоопасный участок: ангар со множеством работавших станков, отовсюду выпирали режущие и пилящие поверхности, крючья и штыки. Страсть господня!
Джерри знал туго: врагов не считать. Рядовых плохишей удалось уничтожить при помощи огнестрельного оружия. На последнем плохише патроны кончились, у Пана Ладана, кстати, тоже, в дело пошли багры, топоры, монтировки, цепи. Но противник – тот ещё перец, шао-линь перед ним просто писающий мальчик. Применив какой-то дьявольский приём, он обезоружил Джерри, прижал к стене, и вознамерился убить. Казалось бы, хана.
Но тут, как всем мерзавцам, перед убийством Пану Ладану захотелось высказаться. Он подробно рассказал герою всю подноготную своего грехопадения, кого и где зарезал, сколько украл, где спрятал, сдал все явки и пароли. Взял всё на себя, всё отрицалово замкнулось на нём, а ниточки потянулись в далёкое детство и глубины подсознания. Всё чётко. Все концы сошлись.
Выслушав до конца, Джерри, которому, казалось, уже не спастись, заметил рядом с собой, на расстоянии вытянутой руки, некий колюще-режущий предмет, схватил его, и проткнул Пана Ладана насквозь.
Наши победили.
Конечно, это жестокое мочилово, оно бесчеловечно, как-то кроваво и нехорошо, но злодеи совершили столько плохого, у них такие кровожадные ухмылки, а главный преступник растлил малолетку и по детству задушил котёнка… в общем, всё так ужасно, что даже самый травоядный зритель мечтал, чтобы преступники не дотянули до суда. Тем более, герои на самом деле не хотели никого убивать, они не нарочно, просто совпало. Они защищались, их ведь могли до смерти убить.
Итак, перебив всех злодеев – каждый на своём участке – и на последней секунде обезвредив все взрывные устройства, – Ух! Мир вздохнул спокойно, планета чуть не взорвалась к такой-то матери! – освободив заложников, два полицейских встретились в холле здания. Наконец, они поняли друг друга, у них больше нет вражды. Педант стал более раскованным, раздолбай стал более дисциплинированным, теперь он наверняка вернётся к жене.
Они вышли на улицу, там их поджидали сотни репортёров. Прибыло – как всегда, поздно – многочисленное подкрепление. Полицейские машины, бронетехника, вертолёты. Целые дивизионы – все в шлемах, при оружии, им сейчас хоть во Вьетнам. Том ударил по морде важного полицейского чина, по ходу дела уличённому в связях с мафией. Продажного полицейского тут же повязали, и затолкнули в зарешеченный фургон.
Наверное, Джерри в этой серии не вернётся к жене. К нему приближалась красотка – та, с душевной травмой, которая была с ним во время погони. Ему перед ней не устоять – во время хождения по рукам она приобрела ценный опыт. Ну, ещё спала с главным плохишом, но это было несерьёзно, она просто себя не контролировала. Герой широко улыбался, всё свидетельствовало о его хорошем самочувствии и душевном комфорте, несмотря на то, что его обнажённый торс сплошь усеян глубокими порезами и зияющими отверстиями проникающих ранений. Девушка нежно дотронулась до него, и тут герой начал надрывно стонать, лицо исказила гримаса боли. Ещё бы, открытая рана. Чего уж там, всё-таки он человек, а не машина.
… За те час пятьдесят, пока шло кино, четверо парней с соседнего ряда высадили три бутылки водки. В продолжение сеанса они безудержно хохотали, и это была самая адекватная реакция на фильм.
На улице Мариам взяла Андрея под руку.
- Заглянем в кафе, ты хотела ликёр.
- Нет, давай просто погуляем.
Она оказалась на редкость благоразумной девушкой. Если в этот вечер уже были какие-то увеселительные мероприятия, и потрачены деньги, то надо остановиться, невозможно объять необъятное.
Они прогуливались по балкону, опоясывавшему здание Детского центра, который в советские времена называли «Дворец пионеров». Андрей отметил про себя, что это место находится на полпути между ЗАГСом и роддомом.
- Я такая, – сказала Мариам, когда они остановились, – говорю всё, как есть, хоть это мне вредит.
Потом, ухватившись за сюжет, стремительно закручивавшийся у неё в голове, она спросила, как бы поступил Андрей, если бы узнал, что его девушку в ранней юности изнасиловал маньяк, у неё от этого произошла тяжёлая душевная травма, вследствие чего она, что называется, пошла по рукам и не может остановиться, её тянут хором, но парню своему не даёт, потому что любит, и рассчитывает на серьёзные отношения.
- Подожди, не так быстро, – пробормотал Андрей, собираясь с мыслями.
Тут был подвох, нужно было дать обтекаемый ответ, чтобы показать себя великодушным, понимающим, тонко организованным, и вместе с тем, принципиальным – зачем нормальному человеку связываться с такой нехорошей девушкой, в конце концов, он же не сборщик вторсырья и всякого такого. Мариам любила загадывать подобные ребусы, так она пыталась понять его характер, приходилось играть в эти игры.
Приблизив пышный букет к лицу, она с наслаждением вдыхала аромат роз, повторяя свой вопрос. Объяснив обстоятельства дела, выжидающе посмотрела Андрею в глаза. Прямо под балконом был обрыв – южной стороной здание выходило на крутой берег поймы реки Царицы. Андрей подумал, что проще было бы спрыгнуть вниз, чем ответить на этот вопрос.
- Послушай, тут всё так сложно. Надо знать, сколько у неё было этих… партнёров, как всё происходило…
- Какая разница, сколько – двадцать, тридцать, если она любит его. Если бы ты любил девушку, неужели б обращал внимание, сколько у неё до этого было мужчин, и с кем она спит сейчас?
Он понял её настрой, и тут же ответил:
- Да, вплоть до этого. Узнал бы, сколько… и не обратил бы на это внимание. Ковыряться в чужом прошлом, это моя страсть, особенно если оно богато сексуальными перверсиями. Ведь чтобы пожалеть девушку, помочь ей разобраться в её ощущениях, нужно выяснить анамнез. У неё столько впечатлений, и это всё продолжается, да, необходимо всестороннее обсуждение вопроса.
- А то, что она с ним не спит, ты бы как на это отреагировал?
Он мысленно застонал. Они ещё не были близки, Мариам искусно обходила этот вопрос, и Андрей терялся в догадках: это игра, или особенности воспитания. А её двусмысленные шарады и ребусы только запутывали дело.
- О, да нет проблем. Если это настоящая любовь, можно потерпеть. Главное, чтобы девушка разобралась в себе, привела в порядок свои мысли и чувства. Молодой человек должен найти к ней подход, убедить её словами. Она непременно его поймёт, прекратит… близкое общение с другими парнями, откроет ему своё сердце… потом всё остальное… и всё будет хорошо. Главное – любить и верить, терпеть и ждать.
- А почему ты так странно отвечаешь? На минуточку, ты на свидании с девушкой находишься, а не на допросе.
Сравнение с допросом выглядело очень уместно.
- Мариам… Я немного взволнован, это обусловлено всем моим внутренним строем, моей повышенной чуткостью к моральным проблемам, моими страстными поисками внутренней чистоты и одухотворенности, особой целомудренностью, и всё такое.
Обмахиваясь букетом, словно веером, Мариам продолжила допрос. Её интересовало, сколько у Андрея было женщин. Это было проще простого, ответ на этот вопрос, как говорили учительницы начальных классов, отскакивал у него от зубов.
- Никого у меня не было. А настоящее принадлежит тебе. Если бы ты знала, какая это была пустота – моё прошлое – то осталась бы довольна. Не думаю, чтобы другой молодой человек мог принести тебе такую нетронутую любовью душу. Я не жил те годы, что прошли без тебя. О них и говорить не стоит. Тут другой вопрос начинается: можно жалеть о многом, и я жалею, что так поздно познакомился с тобой. Зачем ты не появилась раньше?!
Она недоверчиво смотрела на него. Не первый раз задавался этот вопрос, ответ был предсказуем, сейчас Мариам рассчитывала по мимике и другим невербальным знакам угадать: этот циничный негодяй, под ноги которому, как охапку свежих цветов, она бросает свою нетронутую любовью душу, сколько у него было, этих баб, – пять, или двадцать пять.
Она что-то сказала, он машинально что-то ответил. Всматриваясь в её выразительные карие глаза, он углубился в тесное ущелье размышлений.
«Ну, и что я делаю… ЗАГС – роддом… Трепетная и гибкая, свежа, как утренняя роса… Говорит, что не делает ошибок, потому что учится на чужих… Но то, что ты делаешь, ты назовешь ошибкой много времени спустя… Куда деваться, детка… Её хватает на сорок минут… А сколько уже прошло…»
Мариам говорила, но уже не слышала себя. Наконец, она выговорилась, глаза её удивлённо смотрели на него, а приоткрытые губы словно продолжали говорить – не о чужих ошибках, а о своих собственных. О неутолимой жажде страстных поцелуев.
Андрей смотрел ей в глаза, она с изумлённым восхищением смотрела на него. Говорить не могли. Сердца стучали совсем близко, уплыли мысли, и в бесконечности растворилось настоящее. Тихо качнулись тёплые сумерки. Ранняя звезда скользнула золотой слезой. Главное – видеть Мариам, целовать лепестки её губ, смотреть в солнечные глаза, держать трепещущие, как крылья пойманной птицы, руки. Что это? Новый источник любовного безумия?! А разве нет. Не она ли тревожит его сон, не она ли наполняет сладостными думами дни? Да, есть на свете то, чем никогда не пресытишься.
Задыхаясь, она стучала его по спине, просила остановиться. Зашуршала обёртка, букет рассыпался, скатился на пол. Тихо подкравшаяся ночь подслушивала оброненные слова любви и улыбалась свиданию влюблённых.
Внезапно жгучая мысль обожгла его. «Лишние кадры! Что я делаю?!» Он вспомнил Катю, вспомнил море, горы и реки, водопады и горные обвалы, тихие цветущие долины и прозрачные горные озера; он вспомнил их лето.
|
