Впервые он осмотрелся, оглянулся, и почувствовал, что чего-то не хватает. Не то, чтобы не знал точно того, что ему нужно. Иосиф Григорьевич знал это смолоду. Он к этому шел всю свою сознательную жизнь. Боролся, добивался своих целей, отстаивал свои интересы. Расталкивал локтями, рвал зубами, брал честным булатом. Устанавливал свои правила, подчинял своему влиянию. И вдруг оказалось – что-то упущено. Такое существенное упущено, что впору растеряться. И это существенное находилось совсем рядом, но всё-таки за пределами той самой, сознательной, правильной его жизни.
Он включил новый кондиционер, который установил недавно Моничев, и уселся в свое кресло. Под столом, рядом с тумбочкой, была сложена пирамидка документов, прикрытая сверху зеленой суконной тряпицей. В свое время ребята накрыли мебельную фирму, которая среди прочего изготовляла бильярдные столы. Брать было нечего, кроме каких-то там заготовок, да фургончика этой самой тканюшки. С паршивой овцы… Кто-то на дачу приспособил, кто-то мебель обил, а начальник прикрывает ею документы, которые не помещаются в тумбочку.
Интересно, возит ли «Доступная Техника» офисную мебель… Если хорошо попросить, привезет не только офисную!
Сунув руку под стол, Иосиф Григорьевич нашарил нужную папку, положил перед собой, открыл её. Он увидел фотографию молодого человека, голубоглазого, светловолосого, с мужественным, прямо-таки брутальным лицом и жестким взглядом. Не надо быть физиономистом и психологом, чтобы ощутить разницу между этим лицом и расплывшимся мурлом Николая Моничева с его мягкими, как гнилые маслины, глазами. И если бы кто-нибудь порекомендовал Артура Ансимова, то Иосиф Григорьевич был бы уверен на сто процентов, так же как то, что он полковник милиции, а не поганый лавочник, так же был бы уверен, что предложил бы этому человеку быть дольщиком в одной чрезвычайно выгодной сделке – покупке муниципальной недвижимости. Но, увы, нет гаранта, который бы его порекомендовал.
Он услышал шаги. Кто-то шел от лестницы. Иосиф Григорьевич вспомнил, что три минуты назад звонили с проходной. Надо же! Забыл. Ну, про такого человека грех долго помнить. И он убрал папку в тумбочку. Осталось тридцать секунд на то, чтобы придать лицу долженствующее выражение.
Постучались, а затем и вошли.
- Здрасьте вам, Николай Степанович!
- День добрый, Иосиф Григорьевич! Я смотрю, кондиционер работает.
- О-о! Это надо не смотреть, это надо чувствовать!
Поздоровавшись, Моничев вручил Давиденко бутылку французского коньяка.
- Вот это да! Ну… благодарствую, барин. По какому случаю?
- Да так. Думал, может, скучаете. Дай, думаю, заеду, проведаю.
- Ну, что вы. Не стоило так волноваться. Польщен вашим вниманием. Честное слово, вы молодец! Держите руку.
И, как бы в порыве благодарности, Иосиф Григорьевич порывисто встал и крепко пожал руку Моничеву, затем размашисто похлопал его по плечу.
«Все равно ладонь мокрой осталась!» – с досадой подумал Иосиф Григорьевич, сунул руку под стол, и вытер её о суконную ткань. Бесполезно, ткань слишком плотная.
- Ничего, что вот так нагрянул в гости?
- Гостей только бараны не любят, их три дня для гостей режут, – начал Иосиф Григорьевич светскую беседу. Моничев никогда не был приятным собеседником, а тем более желанным гостем, но разве где-нибудь сказано, что труд пастуха – увлекательное занятие.
Моничев заулыбался, до конца не уразумев своё место в пищевой цепочке.
Они заговорили. О разном: о погоде, о политике, о поездках. Выяснилось, что Моничев много где побывал, а Иосиф Григорьевич всю жизнь просидел на одном месте. На море выбирался всего два раза. Не потому, что нету средств, а потому что чувствует себя уверенно только в родных местах. На тридцатой минуте разговора Иосиф Григорьевич почувствовал себя плавучей субстанцией, болтающейся в проруби. Нужно было завершить ишачью беседу, и он сказал:
- Не слишком ли я тебя отвлекаю, Николай Степанович? Нам то что: солдат спит, а служба идет. А у вас ведь время – деньги. Вы, наверное, торопитесь…
- Нет же, я специально выкроил полдня, чтоб к вам заехать.
И полилась беседа снова. На счастье, заглянул Паперно, и на него удалось излить душу.
- Паша! С утра от тебя жду отчет по Гринвичу! Из-за тебя генерал меня хлобукнет!
То был условный сигнал. Через полминуты Паперно влетел с целым ворохом документов, стал их раскладывать, и что-то объяснять. Моничев все понял, встал со стула, и, подавая руку, тревожно спросил:
- Иосиф Григорьевич… как там, по моему вопросу…
- Это по какому?
- По Ансимову.
- Ты меня так не пугай, Степаныч! Я уж думал, беда какая стряслась. По этому делу ответ такой: все в порядке. Давным-давно документы твоего изверга отданы в работу. Жди скоро новостей.
- А как там что? Какая статья, и какой срок?
- Работаем, Степаныч, работаем. Ей-богу, в нашей системе…
И начальник ОБЭП подробно, терпеливо объяснил, что следствие и дознание проходит определенные этапы, и для достижения результата необходимо время. Такая вот государственная машина: схватить и посадить за решетку можно только террориста или преступника, находящегося в розыске. А если человек ничего не совершил, то извините, нужно время покумекать, за что его упрятать. Но для друзей нет ничего невозможного.
В подтверждение своих слов Иосиф Григорьевич приложил руку ко лбу и сердцу.
- Твой друг мне друг, твой недруг – мой недруг.
Начальник ОБЭП стоял перед директором «Доступной техники» чистый, как родник святой горы. Больше не хотелось ничего доказывать, его хронометр отсчитывал потерянные минуты. И он добавил уставшим голосом:
- Запытаем извергов так, что все шайтаны содрогнутся.
С этими словами он опустился в кресло и посмотрел под стол, на кожаный портфель работы Louis Vuitton, подаренный директором нефтяной компании «Волга-Трансойл». Моничев стоял, охваченный смущением. Наконец, пожелав Давиденко удачного дня, он удалился. Паперно, угадав настроение шефа, сделал то же самое.
Оставшись один, Иосиф Григорьевич встал, прошелся крупными шагами по кабинету, постоял возле окна. Подумал о том, что здание напротив, в котором в советские времена был ресторан «Острава», этот уникальный объект недвижимости, уплыл в чужие руки. Эх, тогда бы, в те времена, сегодняшние возможности! Поразмыслив, Иосиф Григорьевич пришел к выводу, что ничего-то в жизни не упущено. Он взял то, что считал нужным взять. Но сейчас, в деле Кондаурова все пошло не так, как было запланировано.
Он отдернул зеленую ткань и выбрал одну книгу из аккуратно сложенной стопки. Это было популярное пособие по психологии одного американского автора. Иосиф Григорьевич стал её листать. Пытался размышлять, вчитываясь в строки. Через пару минут он вернул её на место.
«Интересно, – подумал он, – сколько денег отхватил этот американский пиндос за свою мазню? Бред полный, вперемежку с откровенной банальщиной. Чтобы книга получилась более убедительной, автору нужно было добавить туда утверждения о том, что вода – мокрая, а песок – сыпучий. Наверное, об этом будет следующий том».
Книги, которые Иосиф Григорьевич покупал, польстившись на обложку, лежали под столом, и он не знал, что с ними делать. Такое впечатление, что авторы придумывают удачный заголовок, а к нему дописывают книгу. Если бы сейчас, как в далекие-далекие времена, существовала Академия надписей, эти люди поголовно стали бы академиками. Эпитафии, придуманные ими, были бы в цене. А их рассуждения о жизни, о человеческих отношениях, умозрительные жизненные законы, рассуждения о том, откуда мы и куда идем, что делать, как дальше быть, – все это напоминало бульканье нечистот в замкнутом коллекторе. Как, скажите, как высокоумный домосед, продавивший своей задницей несколько диванов, может что-то знать о законах волчьей стаи, о поведении акул, о жизни львиного прайда?
И почему, в конце концов, нигде не сказано, что делать с Ансимовым и Моничевым?
Иосиф Григорьевич открыл свой блокнот и начал его листать. Он не мог решить, куда позвонить. Наконец, на странице с буквой «Б», выбрал наугад телефон. Ему ответили. Услышав голос, он слегка опешил и снова заглянул в блокнот. Чертовщина какая-то. Почему стал путать телефоны, всегда точный был?! Начальник ОБЭП быстро нашелся. Он сказал:
- Здрасьте вам, Давиденко моя фамилия.
- Привет, Григорьевич, как твоё драгоценное, драгоценное?
- Не дождешься.
Они разговорились. Собеседник Иосифа Григорьевича – Валерий Иванович – работал в одном из районных управлений ОБЭП. Это был открытый, компанейский, свой в доску парень. Немного ограниченный, прямолинейный и не признающий полутонов, часто попадающий впросак из-за своей несообразительности. Но он был очень надежный и добросовестный исполнитель, на него всегда можно положиться: такой не подведет.
Они поговорили о кадровых перестановках. Иосиф Григорьевич сообщил, что освобождается перспективная должность в уголовном розыске, и он может туда продвинуть Валерия Ивановича, для которого это будет повышение в звании и благоприятные перспективы. Тот горячо поблагодарил и запросто сказал, что по такому случаю организует баню. Иосиф Григорьевич улыбнулся, зная, что это будет за баня, и какой там будет личный состав – очень женский и очень личный. И вежливо отказался. Тем не менее, он был польщен – эти эмоции искренние. Он сказал:
- Запиши, Валера, адресок, туда надо будет съездить. Фирма называется «Доступная техника».
- Что они натворили, натворили?
- Торгуют бытовой техникой.
- И это все?
- Найдешь что-нибудь. Фальшивые сертификаты, незарегистрированная на территории Российской Федерации продукция, подложные приходные накладные.
- Кто будет виноват, виноват?
- Учредитель, кто ж еще? Рыхлый обрюзгший пиндос под названием Моничев.
Больше ничего объяснять не требовалось. Перед тем, как положить трубку, Иосиф Григорьевич сказал, что с него бутылка, и добавил:
- Давай, Валера, хлобукнем эту суконную сотню.
Закончив разговор, он снова заглянул в блокнот и громко расхохотался. Фамилия Валерия Ивановича была Зюбенко. Её всегда путали и писали в приказах «Дзюбенко». Дзюба и Дзюбенко – распространенные украинские фамилии, а вот Зюбенко – редкость. Валерий Иванович возмущался, и все время повторял: пишите без «Д», моя фамилия пишется без «Д»! Так его и прозвали: «БезДэ». Говорили: позвони «БезДэ»; вон, «БезДэ» идет, сходи к «БезДэ». По этой причине в блокноте он был записан не на букву «З», а на букву «Б».
Иосиф Григорьевич встал со своего места и снова прошелся. Нужно было принять важное решение, а он никак не мог собраться с мыслями.
Он знал тех троих, что были тогда в казино, знал, зачем они приходили туда в день убийства. Это были обычные житейские дела, совсем не криминальные. Но он чувствовал, что это имеет какое-то отношение к разыгравшейся трагедии.
Третьяков искал своего знакомого, Владимира Быстрова, служившего когда-то на Тихоокеанском флоте. Это была причина обращения Сергея Владимировича к начальнику ОБЭП. Он прибыл в Волгоград, позвонил своему знакомому, Малышеву Дмитрию Анатольевичу, местному военкому. Давиденко и Малышевы дружили семьями. Дмитрий Анатольевич попросил Иосифа Григорьевича помочь в этом вопросе – знал, что у того везде все схвачено, и это будет самый короткий путь. Очень был нужен Третьякову Быстров. С таким рвением обычно ищут должников. Или выслеживают неверных супругов.
Быстрова разыскали без труда. Он был раньше прописан в Михайловке, там жили его родственники. Некоторое время назад родители продали дом и переехали в Волгоград. В настоящее время Быстров живет в собственной квартире – тоже недавно купил. Третьякову передали оба адреса – родительский и домашний. Он отзвонился буквально в тот же день, сказал, что нашел своего товарища, все в порядке, вечером они встречаются в казино «Золотой Глобус». Оказалось, что они просто разминулись – Быстров звонил Третьякову во Владивосток, а тот уже улетел в Москву.
Итак, понятно, что делали в казино те двое неизвестных – Быстров, «рябой игрок», и Третьяков, по описанию Галеева – «крупный мужчина с волевым лицом, загорелый, похожий на военного». У них там была дружеская встреча.
Катя Третьякова… У неё там тоже была встреча. Судя по всему, встреча личного характера. Интересно, как относился её отец к этой связи?! И о чем, интересно, Третьяков разговаривал с Кондауровым? Неужели строгий папочка делал внушение великовозрастному ухажеру?!
Иосиф Григорьевич достал из-под стола свой «Луи» и вынул оттуда фотографию. Третьяковы – отец и дочь – в гостях у «старого седого полковника», как называл себя Иосиф Григорьевич. Девушка посередине, мужчины по краям, фотографировала Лариса, жена Иосифа Григорьевича.
Катя! Из-за таких девушек сходят с ума, бросают семьи, совершают безумные поступки. Иосиф Григорьевич никогда не понимал людей, теряющих голову из-за женщин. Он любил свою жену, был верен ей, но не помнил, чтобы у них когда-либо разгорались страсти. Они были солидарны в том, что это лишняя трата энергии, которую необходимо употреблять на повышение благосостояния. Супруги Давиденко единодушно осуждали тех, кто тратит много эмоций на проявление чувств. Не было у них сцен ревности, не было бурных выяснений отношений. Не было дурацких, необычных поступков, направленных на то, чтобы вызвать у любимого человека изумление, какие-то положительные эмоции. Не было беспричинного хохота, не было многочасовых созерцаний друг друга, не было спонтанных поездок куда угодно, лишь бы побыть вдвоем. Взрыв чувств не считался событием, укрепляющим отношения, это был психотравмирующий фактор, нарушающий спокойное течение жизни.
Все шло по расписанию, своим чередом. Правда, Лариса возмутилась тем, что Иосиф, когда делал предложение, три раза посмотрел на часы, а еще она ворчала, что он никогда не купит цветов без напоминания. Но все это в прошлом. Сейчас в семье царит гармония.
А когда он увидел Катю, что-то вдруг проснулось в его душе. Беспокойные мысли роились, мешали работать. Нет, он не собирался изменять своей жене – ни с Катей, ни с какой-либо другой женщиной. Но… если он допускал мысль, что мог бы встречаться с Ариной ради общения и приятной дружбы, то в случае с Катей… его пугала одна мысль о том, что будет, если остаться с ней наедине.
И он задал себе вопрос: могла ли случиться трагедия из-за такой девушки? Ответ напрашивался сам собой: запросто! Тот, кто будет обладать ею, познает вершину блаженства и бездну печали.
Он набрал телефон Третьякова. Трубку взяла Людмила Николаевна, его мать. Она сказала, что Сережа уехал в Москву. А Катя? Катя отдыхает на море. Тут Иосиф Григорьевич вспомнил, что в одну из встреч Третьяков говорил, что дочь собирается поехать в свадебное путешествие. Интересно, кто этот несчастный?
Тогда Иосиф Григорьевич решил поговорить с теми, кто в городе. Он позвонил Павлу Ильичу, приказал разыскать Еремеева и вызвать его для беседы на завтра, между четырьмя и шестью часами.
После этого он вынул из-под стола бутылку коньяка, обещанную Валерию Ивановичу и поставил её на видное место – чтоб не забыть, затем вытащил из тумбочки папку с документами Артура Ансимова и положил её под сукно.
|
