Прихватив папку, Андрей вышел из регистратуры, пройдя по коридору, остановился у кабинета заведующего отделом экспертизы трупов, постучался в дверь, и, не дожидаясь приглашения, вошел. Заведующий, Борис Ефимович Фурман, поражал с первого взгляда крупными чертами бледного лица, которое годы изнурили, но не состарили. В сорок лет у него был вид больного юноши. А когда он опускал глаза, то становился похожим на мертвеца.
Он жестом попросил Андрея сесть и, готовясь к разговору, принял в кресле привычную позу. Поддерживая правый локоть левой рукой, и подперев щеку, он был исполнен какой-то кладбищенской грацией и напоминал образцы современной кладбищенской архитектуры. Взгляд его выразительных светло-голубых глаз производил тягостное впечатление.
- Что там у тебя? – спросил он, покосившись на папку.
Андрей открыл папку и показал два заполненных бланка. Данные об умерших отличались лишь именами. Две женщины, погибшие в автокатастрофе. В графе «Обстоятельства случая» значилось «ДТП, повреждения конечностей», в графе «Место происшествия» значилось «Центральный район», и все остальное тоже совпадало: возраст, место работы, и место жительства. Разными были только номера квартир.
- Они что, друг о друга ё**улись?! – сказал Фурман, не меняя выражения лица и позы.
Андрей сделал вид, что оценил шутку. К таким высказываниям заведующего все давно привыкли.
- Одна была за рулем, другая – пассажирка. Машина налетела на столб в районе площади Возрождения.
Фурман кивнул: да, мол, понятно. Это было печально известное место. Если ехать в сторону центра города, дорога в этом месте загибается влево, и ночью, при плохом освещении, водители, не знавшие про эту особенность, разогнавшись, часто не вписывались в поворот. Все почему-то налетали на один и тот же столб.
- Сколько ты с них взял? – спросил заведующий.
Андрей назвал сумму и добавил, что по поводу оплаты разговаривал с родственниками другой санитар – тот, что дежурил этой ночью.
- А сколько ты взял за Кондаурова?
Тон, которым был задан вопрос, Андрею не понравился. Было ясно, что намечаются неприятности. Мимо заведующего проплыли большие деньги. Больше того, его проигнорировали при решении важных вопросов, а это было вдвойне опасно. На все свои действия сотрудники морга должны были получать формальное согласие Фурмана. Даже когда он был в краткосрочном отпуске – а больше двух-трех дней заведующий никогда не отсутствовал – ему обязательно сообщали обо всех событиях и получали его устное одобрение. И его интересовали не столько деньги, сколько осведомленность обо всем, что творится в учреждении, и тотальное влияние на все происходящие события. А тут мальчишки, вчерашние студенты, с легкой руки начальника, по недомыслию поощряющего молодежь, нарушили годами установленный порядок.
Андрей ответил так, как было согласовано с Второвым: следователь прокуратуры позвонил Шалаеву ночью, и тот дал добро на ночное вскрытие. Все чувства рядового санитара сливаются в едином чувстве беспрекословной покорности вышестоящим сотрудникам – простым экспертам, заведующим, и начальнику СМЭ. Что он такое? Санитар – элементарное тактическое орудие, иначе говоря – солдат. А солдат ищет славы в подчинении.
- Стыдно слушать такой разговор, – вяло проговорил Фурман. – Ты за кого меня держишь?!
- Послушайте, не понимаю, о чём вообще речь. Шеф сказал – ему виднее.
- Да-а! Ему с погреба виднее.
Они смотрели друг на друга – санитар и заведующий отделением – молча, с пониманием того, как неправдоподобна эта история. Разной была их степень осведомленности о том, что произошло. Заведующий думал, что дежурный санитар и эксперт зашибли деньгу на внеочередном вскрытии, а санитар только сейчас задумался о нарушении корпоративной этики, до этого он думал о нарушении закона и понятий. Да, позабыли они с Вадимом заглянуть к заведующему и поставить его в известность – кого вскрывали, сколько взяли. Он бы и денег не потребовал, просто ему необходимо всё знать до мельчайших подробностей, и чтобы на протоколе вскрытия известной личности стояла его, Фурмана, подпись. Если б это был не Кондауров, а водитель трамвая, не потребовались бы и этих объяснений.
…Молчание затянулось. Очевидно, Фурман обдумывал какую-нибудь колкость. Наконец, он съязвил:
- Не много ли вы на себя берете, молодые люди – два вскрытия за ночное дежурство?!
- В работе я не считаю усилий. Делаю то, что мне говорят.
- Но деньги брал ты?
Придерживаясь выбранной линии поведения, Андрей снова принялся доказывать, что все шло через Шалаева – и распоряжения, и финансовые ресурсы. Фурман в ответ насмешливо заметил, что через Шалаева идут только рыболовные снасти и садовая рассада. Начальник СМЭ осторожен, как пустынный койот, и деньги принимает только от своих. Кто-то побывал у него дома ночью, договорился обо всем, и передал деньги, которые, в свою очередь, были получены от клиентов.
Продолжая играть свою роль, Андрей терпеливо объяснил, что за шесть лет не удостоился ни разу посещения жилища начальника СМЭ. Конечно, он мог пребывать там мысленно, – если не телом, то душой. Но этого недостаточно для того, чтобы передать деньги. Но зачем гадать, не проще ли у самого Шалаева спросить: у кого он сколько взял?
Это был непростительный выпад. Разумеется, Фурман никогда не пойдет к шефу и не потребует объяснений.
- Вы грубо нарушили существующий порядок, – холодно сказал заведующий. – Вы взяли деньги мимо кассы. Родственники погибшего напишут заявление в прокуратуру.
Санитар удивленно посмотрел на заведующего отделением. Это уже слишком! Люди едят из одной кормушки, а потом вдруг один едок, продолжая чавкать, начинает возмущаться, что эту еду у кого-то стащили. Впрочем, Фурман любил такие фокусы. Только как он собирается заставить Каданникова написать заявление в прокуратуру? Это будет шутка года, над ней будет смеяться весь Волгоград.
На лице Андрея промелькнула ироническая усмешка. Словно читая его мысли, Фурман объяснил, что напишет заявление вдова полковника Дубича.
Андрей нахмурился. Тут не до шуток. Полковника милиции Дубича вскрывал Фурман, а деньги с родственников брал Андрей. Фурман мог запросто поинтересоваться у родственников, сколько они заплатили, и поднять шум, что взято слишком много. Вдова полковника после такой обработки не ограничиться походом к начальнику СМЭ.
Помолчав, заведующий добавил со зловещим восторгом:
- Я намерен занять принципиальную позицию в этом деле. С Второвым отдельный разговор, к деньгам его не подтянуть, а ты попал. Советую рассказать все, как есть. Может быть, я передумаю, и гроза обойдет тебя стороной.
«Я уже попал в грозу», – подумал Андрей, и снова пустился в объяснения:
- Не понимаю, о чём вы, Борис Ефимович. Без разрешения эксперта я могу только принять и выдать труп. Всё остальное – по указанию дежурного эксперта, заведующего, или начальника СМЭ. Да и за что брать деньги, если родственники сами его одевали и обмывали.
Фурман не поверил. Он видел, что Андрей лукавит, но не мог распознать, в чем состоит лукавство. Заведующий сам не был ангелом. Случалось ему прикрывать друзей из УВД и «испарять» из крови погибших милиционеров алкоголь, или, наоборот, добавлять алкоголь в кровь пешехода, погибшего под колесами прокурорской машины. Все это делал он бесплатно, просто затем, чтобы при случае козырнуть близкими отношениями с «ребятами из УВД», или, чтобы, напившись где-нибудь и попав в отделение милиции за мелкое хулиганство, опять же, козыряя знакомствами, быть с почетом вызволенным. Выше мелкого служебного тщеславия не поднималась его душа. Он невзлюбил Вадима Второва за то, что тот купил новую машину, а Андрея – за желание начать свой собственный бизнес.
- Тебе нужно было пройти интернатуру и работать здесь экспертом, – сказал заведующий. – Квалифицированная работа помогла бы тебе стать человеком. Для тебя будет лучше, если ты немного отдохнешь, созреешь для принятия нужного решения, пройдёшь специализацию, – ещё не поздно. Тогда мы с тобой встретимся и поговорим.
Наконец мысли собеседников хотя бы в чем-то совпали. Но Андрею было обидно, что не он сам уходит, а наоборот, уходят его. Он начал сопротивлялся, изображая недовольство и отчаяние, просил, взывая к лучшим чувствам, делая тем самым процесс увольнения необратимым. Для Бориса Ефимовича Фурмана, по сути своей человека слабого и мягкосердечного, не было на свете более изысканного удовольствия, чем то, когда ему давали почувствовать, какой он злой. Когда он распекал подчиненных, то боль его истерзанной души расслышал бы даже глухой. Давая ему жесткий, эмоционально выраженный отпор, можно было загнать его в раковину и заставить пожалеть о своих действиях, вызвать раскаяние – если не сиюминутное, то запоздалое. Он часто менял свои жестокие решения, принятые в отношении людей со здоровой, не ранимой психикой. Но стоило Фурману подумать, что он делает кому-то больно, он уже не мог остановиться, и доводил экзекуцию до конца. Доставив ему такое удовольствие уже тем, что настаивал на несправедливости увольнения, переживая и расстраиваясь при этом, Андрей написал заявление. После длинной череды фальшивых заявлений настал черед настоящего. Театральным жестом бросив бумагу на стол, Андрей вышел из кабинета заведующего, хлопнув дверью.
|
