Во время акций Виктор Штрум всегда делал одно и то же: дождавшись прыжка на жертву, делал два шага назад, и ждал, несколько секунд пока жертва потеряет скорость. После этого как правило следовал короткий рывок сбоку к цели… и несколько быстрых колющих ударов. В работе Штрум использовал либо очень тонкую и довольно узкую немецкую финку с полугардой, либо бывший складной стилет с ручкой, залитой свинцом, оба довольно тупые. Ножом он практически никогда не резал, а только колол. Фирменным почерком Штрума были несколько быстрых уколов практически в одно и то же место – близко расположенные раны давали хороший эффект. Обычно он бил в область почек или солнечное сплетение, и одного соприкосновения с жертвой хватало для фатального результата, после чего изредка Штрум добивал жертву скоростной серией колющих ударов, наносимых обратным хватом в область загривка, ключиц, спины. Рисунок, выполненный пером, всегда являлся у Штрума сложной композицией. Ему же принадлежало ноу-хау, как не дать жертве убежать – сильный укол под основание ягодицы. Чаще всего Штрум брезгливо отстранялся от добивания, предоставляя запинывание остальным. Он смотрел на жертв с брезгливым интересом, как на довольно отвратных, но любопытных насекомых. Как главнокомандующему ему пристало находиться на пригорке и руководить операцией, но иногда из любви к искусству он превращался в солиста, предоставляя остальным участь зрителей, которые рукоплещут любимому исполнтелю. Работал он изумительно – публика ахала за его спиной, как он своими могучими руками разделывал чурбанов. Сам он никогда не брал ничего с жертв, но руководил распределением трофеев.
Любовь Штрума к стилетам и колющим ударам имела те же корни что строительные перчатки и подвернутые до локтей олимпийки у остальных: узкие тонкие лезвия практически не выпускали кровь наружу, которая могла попасть на одежду и оставить заметные следы. Минимум следов при достойном результате делали колющий арсенал оптимальным для работы. Ножи свои он всегда уносил с собой, для очистки воткнув несколько раз в землю или снег.
Будучи выдающимся практиком в применении ножа, и технический арсенал, и личные предпочтения Штрум имел в корне отличные от тех, которые обыватели привыкли видеть в арсенале современного ножевого боя. Хотя однажды он осуществил что-то из привычной темы современного ножа: как-то раз ему нахамил один наглый хлопчик из дружественной бригады, обвинив в трусости и замусоренности одновременно. Любимой финкой Штрум разрезал ему лицо крест-накрест, навсегда избавив себя от любых публичных проявлений непочтительности.
Общественное выше личного – так гласил советский лозунг – и максимум своей энергии Штрум отдавал организации штурмовых отрядов, которые планировал приспособить под выполнение заказных операций, которые, в свою очередь, должны были стать связующим звеном с солидными клиентами – серьезными людьми наподобие Коршунова. И которых он, по примеру некоторых исторических деятелей, впоследствии планировал отодвинуть и подчинить своим планам.
Сетевые теоретики самообороны очень любят рассуждать по поводу боя против группы и вопросов численного превосходства. Почему-то ужас им внушают большие цифры: десять, двадцать человек… Любой практик знает: чтобы сделать десять-двадцать человек по-настоящему единым целым, требуется масса труда и специфические тренировки, с обязательным определением звеньевых, разбивкой по рядам и отработкой командных действий. Знают это все – от участников бугуртов до околофутбола. Со стороны это практически не видно: очень многими знатоками тактики например от истфехта тот же околофутбол воспринимается как неорганизованная толпа, несмотря на порой точнейшие тактические построения формаций. Также взгляду неопытному со стороны не видны нюансы действий группы в процессе акции: разница между идеально сработанным составом и толпой видна не сразу и не всем.
Ближайшими соратниками Штрума, которым он всецело доверял, было трое преданных и опытных бойцов: Матвей Лиманский (Лимон), Артём Павлюк (Паук), Тимур Кудинов (Змей).
Четверо – много это или мало? Для любого понимающего человека ясно, что это – оптимальный состав для автономного акционирования. Менее четверых – можно огрести от двух жертв, окажись одна способна противостоять один на один; больше пятерых – уже сложно даже просто пройти по улице, не привлекая к себе внимания. Сложно потеряться в толпе и в транспорте, а в процессе акции скорее всего бойцы будут толпиться, мешая бить друг другу. Четверо же сработанных людей способны как результативно накрыть одного-двух, так и погнать состав втрое больше: если в неупорядоченном сборище из десяти человек драться с противником одновременно будут двое или трое, то тесно сбитый состав из четверых, грамотно маневрируя или встав в узком месте, может встретить врага как единый организм с 16-ю конечностями. Многое лежит здесь на уровне ощущений: чувство локтя и спины товарища, а также качество, веками считавшееся главной доблестью солдата: стойкость. Для группового боя поражением грозит даже не то, кто хуже дрался, а то, кто первым побежал. Нет страшнее греха перед товарищами, чем побежать первому, и нет высшей доблести чем стоять до конца. Великий закон группового боя гласит – «количество говна не влияет на его качество», и это истинная мудрость.
Штрум, Паук, Лимон и Змей как раз были замечательным составом, стоящим на голову выше традиционных скинхедов. Высокий спортивный и личный уровень участников обеспечивал высокие шансы на положительный результат, а остальное решали их постоянно в режиме нон-стоп рекрутируемые бойцы из числа районного молодняка – скинхеды, гопота, футбольные фанаты, дружественные бригады. Те самые дети улиц разбитых фонарей. Под массовую акцию, как например, налёт на рынок, Штрум мог набрать до сотни бойцов. Правда, в таких случаях он не мог на 100% ручаться за успех, так как ответственность распределялась между ним и лидерами околофутбольной фирмы или руководителями дружественных группировок.
В тот вечер их активность не была призвана служить какой-то цели или некоему результату, а лишь позволила следовать своим желаниям и творить все, что они хотели. Четверо рисковых парней прибыли в любимый районный Гоп-Стоп-бар, чтобы, как обычно, заправиться перед акцией. Они заходили сюда, как к себе домой, для них это место являлось чем-то вроде ирландского бара для героев фильма The Boondock Saints. То было бюджетное заведение с водкой по 20 рублей, к тому же благоухающее пивом так, что вошедшего с улицы начинало немного мутить, – так что опохмеляться по утрам сюда можно было заходить совершенно бесплатно. Основными посетителями были, конечно же, парни с района, большая часть которых подходила под определение «любители формата алкотрэш»
Перед барной стойкой прямо на полу лицом вниз спал, укрывшись курткой, молодой человек. В углу стоял выпиленный из пенопласта герб Третьего Рейха – стального цвета орёл со свастикой в когтях. При виде птицы Штрум заулыбался: «Приклею к нему Айболита, и пускай себе летит!»
… К концу подходил первый декалитр пива. Пили мажорный по местным понятиям портер «Балтика». Одеты были все, как обычно, неброско: кроссовки, джинсы, ветровка или спортивная мастерка. Глазу не за что зацепиться. Марианне и Злате, девушке Змея, заказали сухое вино.
Рекой текли рассказы о великих делах прошлого и современности, и в сизом от сигарет воздухе причудливо смешивались явь и странные образы, в которых кровь и смерть перемежались очарованием беззаботной юности. Название родной бригады – Фольксштурм – произносилось так, словно выкрикивалось армейское приветствие. Все они были очень молоды – никому, кроме Штрума, не было двадцати. Казалось, что впереди это будет вечно – азарт, предвкушение победы, драйв, адреналин, бег, весна и алкоголь, красивые девочки и море свободы. Лимон, которому недавно исполнилось восемнадцать, вообще видел этот мир полем боя: со скалами, дикой природой, хачами и гуками, собственным страхом, а смыслом жизни видел адреналин – прелесть ей придавало только непрерывное чувство опасности. Пройдут годы, и в разной степени это поймут все: однажды попробовав, ты уже не можешь без этого. «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…».
А пока наступил вечер, и сказанное, еще витавшее в воздухе, словно подталкивало героев к действию. Девочки были отправлены домой, и в прелестный петербургский вечер на улицы города вышел кошмар, лишь недавно являвшийся стайкой молодежи.
Ах это волшебное ощущение, когда выходишь из дома на охоту! Меняются краски, словно на мир надели какой-то светофильтр. Резче очертания домов, людей, ярче краски, лучше чувствуешь свое тело и как-то по-особому – запахи. Где-то есть и страх, но далеко. Гораздо сильнее азарт и предвкушение от предстоящей охоты.
***
Штрум зычно прикрикнул на товарищей, затаскивавших на стройку упирающегося, как баран, киргиза:
- Что, тяжело нести бремя белого человека!
Плененный чурбан являл собой олицетворение мрачного отчаяния, его глаза были неподвижно устремлены в одну точку, как бы провидя зрелище непереносимых страданий. Парни остановились напротив командира. Штрум вынул камеру, и, переживая таинственное очарование момента, стал снимать. В кадре оказалось четверо: жертва-киргиз, Змей и Лимон, растягивающие его за руки, и Паук (на всех троих – вязаные шапки с прорезями для глаз), методично втыкающий в спину жертвы отвертку. К небу возносился пронзительный крик. Голос киргиза не срывался на слишком резкие ноты; тембр его был ровен и чист; в этой мелодии трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на бархате. Казалось, бойцы внимали сразу и соловью, и музам, и всей природе. Киргиз вертелся, но не мог вырваться: его методично крутили вокруг своей оси, сопровождая скруткой при попытках движения. Силуэт чурбана передавал страстный порыв и напряжение последних сил, а каждый новый удар вносил новый оттенкок в угасание его нелегальной жизни. Паук пробил маэ в голову. Раз, два, три. Три удара отверткой в шею под основание черепа – жертва осела на землю.
- Хочешь узнать, что происходит с глазом, когда его протыкают?
Двумя добивающими прыжками на голове киргиз был отправлен в царство мёртвых чурок. На землю выплыл выбитый глаз.
- Сними, сними быстрее! Глаз выткнули!
Камера наехала ближе. Лимон достал из кармана травматический пистолет, переделанный под мелкашку и выстрелил жертве в затылок.
- Ну чтож, – спокойно вздохнул Штрум. – Пойдем отсюда.
Он посмотрел на часы: пятьдесят одна секунда от начала акции до ее завершения – отправки гука в невольное путешествие на седьмое небо.
Люди покинули сцену. Большая черная крыса на решетке у сточной канавы, ещё вся мокрая и лоснящаяся от жирной воды, присела в изумлении, вскинув свои коротенькие передние лапки с тоненькими пальчиками. Неподалёку пристроились окрестные вороны, покинувшие ветви тополей и близлежащую помойку. Между кирпичами и птицами, между деревьями, бетонными балками и грызунами, между мертвой вещью и живым организмом не было принципиальной разницы в молекулярном составе; в основе и тех и других лежала единая материя, но только по-различному на различных ступенях развития организованная. А фигура мертвого чурбана давала резкий, драматический акцент всей композиции.
Четверо суровых воинов, точно сошедших с картины Страшного суда, продолжили свой путь. Они шли по асфальту так же, как солнце идет по небу. Солнце ведь не следит за ветром, облаками, морской бурей и шумом листвы, но в своем плавном движении оно знает, что всё на земле совершается благодаря ему. Фольксштурмовцы выбрались со стройки и, громко и весело переговариваясь, двинулись по проспекту Пятилеток в сторону проспекта Большевиков. На вкус Лимона, с киргизом получилось всё прекрасно, но Штрум предпочитал, чтобы всё было идеально.
По информации Змея, здесь на Большевиков, к новому супермаркету по вечерам сползаются десятки зверьков. Откуда? ХЗ, видимо, арендовали несколько рядом расположеных квартир, в каждой из которых, как заведено у чурок, проживает не менее пятидесяти рыл. Чтож, многим кочевникам припадёт сегодня в новоселье скочевать в матушку сырую землю.
Инфа оказалась достоверной: впереди славной четверки замаячила долговязая фигура, увенчанная курчавой чёрной шевелюрой. Опытный расовед Штрум выставил диагноз, прозвучавший приговором: чурка. Глаза зажглись радостью. Передав камеру Змею, Штрум вытер потные ладони о брюки: героем этого ролика будет он! – «Пацаны, учитесь, пока я жив: один удар – один чурбан». На его лице появилось то особое выражение силы, которое было единственным и главным выражением его, – что-то могучее, львиное, зловещее было в этих раздувшихся ноздрях, в широком лбе, в глазах, полных ужасного, победного вдохновения.
Змей, оператор, нажал на «Запись»:
- Ну, ребята, поехали.
…Вот как это прекрасное и грустное событие выглядело на выложенном в интернете ролике, который смонтировал Паук. Первые кадры: имперский флаг, надпись «VOLKSTURM». Обычная улица; камера снимает со спины. Идет жертва, руки в карманах. Вперед вырываются два парня, и с разбегу один в прыжке бьет рукой между позвоночником и затылком. Жертва падает – подламываются колени. Два удара ногами в голову – в лицо, и топчущий прыжок на голове. Из кармана жертвы выпадает мобильник, который один из нападающих забирает себе. Видео предлагает: «Еще разочек?». То же самое – с замедленной съемкой; хайлайт – в момент удара в голову рукой надпись «Смотри!». Время всей акции – четыре секунды, время атаки – около полутора. На видео наложена бодрящая музыка. Нанесенный удар рукой и стал смертельным – порвался спинной мозг. «Иккен хиссацу» – «одним ударом наповал». Адзума Такеши, основатель кудо, мог бы гордиться.
Да и исполнители в этом ролике, так же как в предыдущем, на стройке, смотрелись великолепно. Посоперничать с ними в органичности в кадре могут, пожалуй, только рыбы в аквариуме и дети. Все посмотревшие ролик «Один удар – один чурбан» восторженно восклицали: «Как хорошо и как просто!» Штрум неизменно отвечал, приседая и кланяясь, как деревенский дед:
- Да, будет просто, как поработаешь раз со сто…
|
