Гнетущая, напряженная тишина воцарилась в камере. Никто не шевелился, как будто все умерли. Уже далеко за полночь, а он никак не мог заснуть.
Вспоминая всё, что Трезор рассказывал про заключенных, сотрудничающих с милицией, Андрей пытался придумать, как ему действовать. Трезор говорил так: нужно сначала их вычислить, затем восстановить против них остальных сокамерников, чтобы продажные шкуры не смогли выполнить свою подлую работу – издевательствами сломать человека, заставить подписать всё, что угодно, лишь бы обеспечить себе более менее человеческое существование. Если удастся разгадать настроения группы, и, разоблачив ментовских прихвостней, выставить их в нужном свете перед остальными, они не посмеют действовать. Но, в таких случаях человека, которого нужно обработать, переводят в другую камеру.
Андрей их вычислил. Трое неприятных типов – Оглоблин, Фролкин, Шишаков. Своими инсинуациями они попытались восстановить против него остальной коллектив. Выяснив, что отец – полковник милиции, они принялись оскорблять Андрея, делать намёки на то, что вот он, милицейский стукач.
Еще один факт подтверждал догадку о том, что именно эти трое – ментовские подстилки. Прошлой ночью было «маски-шоу». В камеру ворвались люди в камуфляже и масках, и стали избивать подследственных резиновыми дубинками, взятыми наоборот. Били ребристыми ручками дубинок, так больнее. Избиение было жестоким, а тем троим – Оглоблину, Фролкину, и Шишакову – досталось меньше всего.
Сокамерники рассказали, что маски-шоу устраиваются слушателями высшей следственной школы – будущим следователям прививается правильное отношение к подследственным.
Страх нашел лазейку в сердце Андрея, но он старался не замечать его, или, по крайней мере, не давать повода окружающим думать иначе, чем он хочет. Этой ночью было особенно тревожно. Тишина, а кажется, что где-то грохочет гром. Странная тяжесть сдавила грудь, в глазах потемнело. Тьма наползала, наползала… дышать нечем…
Андрей отвернулся к стене. Промелькнула чья-то тень. Ловкие руки надвинули одеяло на голову, и тотчас посыпался град ударов. Кто-то держал руки, ноги. Он закричал, но ему сильно сжали рот, откинув голову назад. Множество кулаков отбивали на нём свирепую дробь. Шея хрустнула. Били ожесточенно, ругались между собой, когда удары доставались тем, кто держит.
Было во много раз больнее, чем во время избиения курсантами. Били дольше, и более жестоко. Страшная, невыносимая боль, и страх, что вот сейчас убьют.
Наконец, кто-то скомандовал: «Всё, харэ!». Они разбежались по своим койкам. Андрей громко застонал, и тут же сиплый голос произнёс зловеще:
- Закрой пасть, сучара!
Андрей уткнулся в подушку. Два передних зуба, казалось, сами вылетят. Он хлюпал, и подушка хлюпала – от слёз и крови. Больно было пошевелиться, даже дышать было больно. Но хуже этого оказалось ощущение того, что подло обошлись. Пускай бы избили, но лицом к лицу, при свете дня! Пусть был бы неравный, но всё-таки бой!
Андрей рыдал в подушку, и от каждого содрогания по телу, представлявшему собой открытую рану, проходила мучительная боль. Только б не издать ни звука!
Тут он увидел яркий свет. Свет ширился, заполняя все уголки помраченного сознания. Боль потихоньку отступала. Появились видения. Вот с Оглоблина тонким ножом сдирают кожу, отрезают пальцы, кисти, руки. Вот Фролкина сажают на кол. Вот колесуют Сташина. А вот Шишакову, поджариваемому на медленном огне, отделяют ребро, и засовывают в его вопящий от дикой боли рот.
Андрей почувствовал, как приятное тепло разливается по его телу. Он даже, беззвучно всхлипнув, улыбнулся. Два передних зуба шатаются. Хоть бы не выпали. Может, срастутся?!
…За главными обидчиками последовали второстепенные. Сокамерники-трусы, милиционеры, участвовавшие в задержании, все те, кто способствовал аресту. Их растягивают на дыбе, пытают раскалёнными щипцами. Раздробленные кости, зажатые в тисках головы, длинные заточенные гвозди, загоняемые в ухо. Повешенные, гроздьями свисающие с деревьев, их высунутые наружу почерневшие языки.
Боль уходила. На душе стало легче. Андрей заснул. Он вздрагивал и стонал в тревожном сне. Затем просыпался от нестерпимой боли. И снова сладостные видения. Обидчиков разделывают, как бараньи туши, и скармливают мясо голодным собакам. Эти мысли позволяли забыться в коротком сне. И снова пробуждения, и снова мысли…
Утреннюю еду забрал Оглоблин. Андрей мысленно пожелал ему подавиться. Всё равно он не смог бы есть. Его тошнило, голова кружилась, перед глазами плыли разноцветные круги.
После завтрака его, в синяках и кровоподтёках, повезли в прокуратуру. Допросы, очные ставки. Плохой взгляд следователя Сташина стал еще более плохим. Он медленно развязывал белые тесемки папок, листал исписанные страницы. Андрей неясно видел разных цветов чернила, видел машинопись, то через два интервала, то через один, размашистые и скупо налепленные пометки красной ручкой.
Следователь медленно листал страницы, – так студент-отличник листает учебник, заранее зная, что предмет проштудирован им от доски до доски.
Изредка он вглядывался в Андрея. И тут уж он был художником, проверял сходство рисунков – фотороботов – с натурой: и внешние черты, и зеркало души – глаза.
- Что молчите, подследственный Разгон? Признаваться будем? Или опять голова болит?
Обыкновенное лицо следователя – такие лица встречаются в учреждениях районных администраций, в различных комитетах городской администрации, в офисах фирм, в издательствах, в районных отделениях милиции – вдруг потеряло свою обычность. Весь он, показалось Андрею, как бы состоял из отдельных кубиков, но эти кубики не были соединены в единстве – человеке. На одном кубике глаза, на втором – медленные руки, на третьем – рот, задающий вопросы. Кубики смешались, потеряли пропорции, рот стал непомерно громаден, глаза были ниже рта, они сидели на наморщенном лбу, а лоб оказался там, где надо было сидеть подбородку.
- Ну, вот, таким путём, – сказал следователь, и всё в лице его вновь очеловечилось. Он закрыл папку, а вьющиеся шнурки на ней оставил незавязанными.
«Как развязанный ботинок», – подумал Андрей.
- Вы решили пойти своим путём, – медленно и торжественно произнес следователь, и добавил обычным голосом, – не тем, что я вам советовал.
И снова медленно, торжественно, проговорил:
- Вы будете отпираться, а мы будем вас из…
В этом месте, сделав многозначительную паузу, Сташин протянул:
- Изобличать…
Андрей почувствовал себя брошенным на произвол сумасшедшей судьбы. Где адвокат? Не может быть, чтобы родители и друзья забыли про него. Их просто не пускают! Еще две-три такие ночи, и он оговорит себя. Скорый суд, и неизбежный приговор. Потом, возможно, родственникам удастся навестить его – уже на зоне.
- Послушайте, – сказал Андрей нетерпеливо, – не понимаю, в чем меня пытаются уличить. Намекните, хотя бы. Не могу же я выдумывать преступления, которые не совершал.
- Хорошо. Попытаюсь вам помочь, – добродушно, негромко, ласково, произнёс следователь. – Расскажите, как вовлекли в свою банду гражданина Козина. Когда это всё началось? С магазина «Промтовары», что в Советском районе. Директор в котором… Артём Говорухин… ну, же, продолжайте…
- Не знаю такого. Вы меня скрещиваете с теми, с кем у меня явная несовместимость.
- Ай-ай-ай. Боюсь, ничем вам не смогу помочь. Сами себя загоняете в угол. Говорухин узнал вас, и голос ваш запомнил. Ладно, так и запишем: от очевидного факта мы отказываемся. Суд учтет ваше упрямство. Так-так… Поехали дальше… Магазин «Радиотехника»… М-м-м…
«Эти меня не опознали», – удовлетворенно подумал Андрей.
- Урюпинск… Вы утверждаете, что в этот день работали?
Андрей кивнул.
- А продавщица магазина опознала вас.
- Она сомневалась. Вряд ли она что-то помнит, кроме своих колхозных этюдов.
- Сомневаясь, показала сразу на вас. Особенно улыбка ваша ей запомнилась. Позже она показала, что видела именно вас. Не хотела при вас говорить. Будете отпираться – мы повторим очную ставку.
- Я был на работе. А про меня она от вас услышала впервые. Чем вам приглянулась моя улыбка…
- Вас не было весь день. С вечера предыдущего дня вы отпросились. В тот день вы появились без десяти пять, непосредственно перед ночным дежурством. Вас привёз Трегубов. Ему тоже не уйти от правосудия. Погуляет пусть. Потом мы им займемся.
Раскрыв папку, следователь начал листать бумаги. Отыскав нужную, прочитал:
- Всё сходится. Отпросился с вечера, появился второго июня в шестнадцать пятьдесят. Приехал на темно-серой иномарке.
«Самойлова! – подумал Андрей. – Больше некому воспоминать, ни один человек в судмедэкспертизе не даст точных показаний, не переговорив со мной, или хотя бы с родителями! Кроме этой простодыры Самойловой!»
Андрей посмотрел в глаза следователю:
- Оговор, мухлёвка! Десятки людей меня видели на работе.
Выдержав паузу, не отрывая взгляда, спросил:
- Что-нибудь ещё – эпизоды, сцены, акты?
- Вы мазохист?! У вас удивительный дар себе всё портить.
- Не могу пока ни в чем признаться. Кроме этих марамоек, у вас есть вообще нормальные свидетели?!
- Мои палочки-выручалочки кончились. Пока не признаете своё участие в этих эпизодах, мы с вами не сможем дальше двинуться.
У Андрея ныло тело. Нельзя было найти такую позу, которая хоть немного приносила б облегчение. Ужасно болел позвоночник. Не согнуться, не разогнуться. Густой, серый туман стоял в голове, наверное, такой туман стоит в мозгу обезьяны. Не стало прошлого и будущего, не стало папки с вьющимися шнурками. Лишь одно: снять ботинки, лечь, уснуть.
Следователь довольно долго молча размышлял.
- Ох, и бедовая бабенка Катька Третьякова, – внезапно с живостью и лукавством сказал Сташин, сказал, как мужчина, говорящий с мужчиной, и Андрей смутился, растерялся. Холодная испарина покрыла его лоб, и ледяной панцирь сжал грудь.
- Захомутала парня, сама упорхнула в Питер. Признайтесь, это она подговорила вас убить своего любовника! Которого вы принимали и вскрывали, как и тех бедолаг, урюпинцев.
Руки Андрея задрожали, ноги тоже. Следователь спросил:
- Что вы стучите ногами, как на физзарядке?
- Что это еще за нагромождение небылиц? – переспросил Андрей, справившись с волнением. – Мы на съёмках передачи «В гостях у сказки?»
- Ого-го! Факты, против вас говорят голые факты. Бросьте, Разгон, упираться. Вы не обманете правосудие.
Лицо следователя вновь распалось на кубики, брезгливо смотрели раздражённые глаза, рот произносил слова, которые понимались с трудом.
Оказалось, что некая Альбина Евсеева, якобы его, Андрея, подружка, показала, будто он состоял в преступной группировке, занимавшейся «машинными убийствами», что совместно с Никитиным спланировал убийство Кондаурова. Что на встречу с коммерсантами привозил на грузовиках похищенный с завода «Каустик» товар, который просто показывали людям, а потом их убивали, забирали деньги, товар же загоняли в Москву.
Подобно фокуснику, следователь извлекал из папки нужные бумаги, показывал Андрею. Какая-то мешанина: несколько фактов, попав в папку с веревочками, перемешались там с чьими-то оговорами, бредом в виде приписываемых преступных умыслов, все это смешалось в какую-то серую, клейкую вермишель. Поверх неё стелились угрозы: оказалось, светлый день был не тот, когда состоялось знакомство со следователем, а сегодняшний, так как если в «офисе» узнают, кто повинен в смерти Кондаурова… А ведь узнают, еще как узнают!
- Гражданин следователь, мне нужно в туалет, – прервал Сташина Андрей.
Тот вздохнул, подошел к двери, негромко позвал. Такие лица бывают у хозяев собак, когда собака в неурочное время просится гулять. Вошёл милиционер. Андрей встал, ноги затекли, при первых шагах подгибались. В туалете он торопливо думал, пока конвоир наблюдал за ним, и на обратном пути торопливо думал.
«Неужели Катя каким-то образом причастна к делу? Неужели главная гнусность припасена на закуску? Или же хочет, рогоносец, меня сломать своими измышлениями, мерзкими намёками? Но откуда он всё знает, все эти сплетни? А может, и не сплетни… Неужели Катя врёт? Нет дыма без огня. А если тут соврала, значит…»
Когда он вернулся из туалета, следователя не было, на его месте сидел молодой человек в форме, с лейтенантскими погонами. Лейтенант посмотрел на Андрея угрюмо, словно ненавидел его всю жизнь.
- Чего стоишь? Садись, ну! Прямо сиди, мудило гороховое, чего спину гнёшь? Дам по горбу, так распрямишься.
«Вот и поговорили, – подумал Андрей. – Да… Неужели это я, свободный и счастливый, несколько недель назад лежал на черноморском пляже?! Много чего мы с Катей напланировали. И вот я вышел из сказки теней в суровую действительность».
Время смешалось: бесконечно давно закрыли его, так недавно был он на море. Лейтенант выпустил облако табачного дыма, и в сером дыму продолжался его голос:
- Вот бумага, ручка. Я, что ли, за тебя писать буду.
Лейтенанту нравилось оскорблять подследственного. А может, в этом была его служба? Ведь приказывают артиллеристам вести беспокоящий огонь по противнику, – они и стреляют день и ночь.
- Как ты сидишь? Ты спать сюда пришёл?
А через несколько минут он снова окликнул подследственного:
- Эй, слушай, я, что ли, тебе говорил, тебя не касается?
Захотелось есть. Голод вместо обезболивающих таблеток и мазей заглушал нестерпимую боль. Минутами мысли о том, что Катя может быть причастна к нынешнему его положению, жгли так сильно, что забывалось о ломоте в спине и пояснице. И тут же мысли о том, что могут с ним сделать, забивали всё остальное: голод и боль, мысли о Кате. Ишачьи головы! Трезора выпустили, не могут доказать то, что на самом деле было! И тут же варят другой компот, из тухлых фруктов!
Снова пришёл следователь.
«Пожрал, небось! – подумал Андрей. – В ночь, что ли, собрался заступать?»
И посмотрел в окно. Уже темнело.
Как рабочий, заступая на смену, оглядывает свой станок, деловито обменивается словцом со своим сменщиком, так следователь глянул на Андрея, на письменный стол, сказал:
- А ну-ка, лейтенант.
Он посмотрел на свои часы, достал из стола папку, развязал шнурки, полистал бумаги и, полный интереса, живой силы, сказал:
- Итак, Разгон, продолжим.
И они занялись.
- Смотрю, ничего вы не написали. А мы так будем сидеть неделю, месяц, год. Пока вы не напишете признание по первым двум эпизодам. Потом дадим вам отдохнуть – и снова вперед. Давайте по-простому: раз вы стали на путь осознания своей вины, подписав первые протоколы, давайте признаваться дальше! А то, что же получается – захотели помочь следствию, а разговор доходит до дела, и в кусты, так, что ли?
Андрею передалось рабочее оживление отдохнувшего следователя. Он посмотрел на него, затем на лейтенанта, уже стоявшего в дверях. И, глядя на стену, сказал тихо, но твёрдо:
- Вы видите моё состояние, и продолжаете издеваться надо мной. Хотя вы прекрасно знаете, что мой отец полковник милиции, а тот человек, что на календаре, вице-губернатор – начальник моей матери. Если мне не будет оказана медицинская помощь, не разрешат свидание с адвокатом и родственниками… Я вас предупредил.
- Как он запел! – взорвался лейтенант, стоявший у дверей. – Папенькин сынок, мажор!
Он навис над Андреем, казалось, вот-вот ударит.
- Кончились твои времена, не будешь больше блатовать! Подпишешь всё, что тебе скажут! Иначе…
- А основные силы я даже не назвал, – упрямо сказал Андрей. – Они себя проявят, причем скоро.
Лейтенант вскинул руку:
- Угрожать нам вздумал, сволочь?!
- Мне нужен врач и адвокат.
- Это будет завтра, – сказал следователь. – А впереди у нас веселенькая ночь.
Эти слова вывели Андрея из сонной одури, в которую он начал было впадать. Он приподнял голову, посмотрел мутным взглядом на Сташина, и устало произнёс:
- О, да, милый.
Ошеломлённый, следователь откинулся на спинку стула. Глаза его сузились, ненавидящий взгляд сверлил Андрея. Так они смотрели друг на друга, очень хорошо понимая, о чём идёт речь. Эти слова – «О да, милая!» – Сташин произносил в момент экстаза – каждый раз одно и то же, с одним и тем же выражением лица, с одной и той же интонацией, на протяжении ряда лет. И Вика, его жена, выговаривала ему за то, что у него не хватает фантазии хотя бы что-то изменить. И если у Сташина оставались какие-то сомнения насчет того, спала она с подследственным, или нет, то теперь всё стало ясно.
Лейтенант, разошедшийся не на шутку, вдруг, улыбнувшись, вышел. Сташин и Андрей, как по команде, посмотрели ему вслед, – один с подозрением, другой с любопытством.
- Позови там!.. – рявкнул Сташин с той интонацией, которую без труда узнают все мужчины, чьи интимные поговорки были когда-либо произнесены на публике.
Пока не пришли конвоиры, они сидели молча в душной давящей тишине, опустив головы.
- Посмотрим, чья возьмет, – отвернувшись к окну, зловеще проговорил Сташин. – Папа, мама…
Повернувшись к Андрею, добавил:
- Ну, ну… Жить будешь, а бабу больше не захочешь.
Андрея вывели из кабинета. Отчаяние, охватившее его поначалу, исчезло. Мусорилы хотят из него сделать мусор – болт, не получится. Только б не заснуть сегодня! Он начал представлять, как собственноручно пытает следователя, отпиливает воображаемые рога. Затем, мысленно подвергнув изощренным пыткам сокамерников, стал делать дыхательные упражнения, и настраиваться на бой – как учили на тренировках.
Только бы хватило сил! Боль в спине и боль в ногах, изнеможение, подминали его. Главное – лечь на койку, поспать. И снова мысленные упражнения, движения по татами, сближение с противником, первые удары…
Заходя в камеру, он слышал голос тренера, гремевший прямо над ухом: «…Вы чувствуете себя полными сил, отдохнувшими, свежими, как после холодного душа!» Такими словами он заканчивал боевой настрой воспитанников после тяжёлой разминки, перед спаррингом.
Дверь лязгнула, Андрей ступил в камеру. Все уже улеглись. Несколько человек с любопытством разглядывали его. В тусклом ночном освещении лица сокамерников казались синюшными лицами мертвецов. Оглоблин приподнялся, сел на койку.
- Ну, как съездил? – просипел он.
Андрей молчал, раздумывая, идти ли к койке, или встретить клиентов здесь, у входа, где не смогут окружить. Оглоблин поднялся, вразвалочку направился к нему. Еще трое уселись на своих койках, как бы нехотя стали подниматься.
- Что молчишь, блатота, впадлу с нами разговаривать?
Андрей удивленно смотрел на приближающегося Оглоблина, точно видел его впервые. Квадратное, с большим количеством мяса, лицо его, мясистые пальцы, серебристо-серый литой и плотный ёжик, – всё это выдвигалось из темноты, как из речного водоворота.
- Красавчик, как мы сразу не разглядели, – медленно произнес Оглоблин мясистыми губами казавшиеся тоже говяжьими, мясистые слова. – Сейчас распакуем тебя. Поймал мыша, еби не спеша. Давай, ребята!
Глаза Андрея расширились и словно потемнели. Зрительные сигналы, минуя кору головного мозга, минуя подкорку, поступили на периферию, возбудили мышцы. Не отводя взгляда от Оглоблина, радостно улыбавшегося всем мясом своего большого лица, Андрей вскинул руки, одновременно нанося удар подъемом левой ноги по правой голени противника. В следующее мгновение он, рванувшись влево, немного присел, левой рукой прикрывая инстинктивно вскинутые руки противника, раскрыл ладонь правой руки, и ударил ею в центр носа, вмяв его внутрь черепа. И тут же, вдогонку, резкий удар в горло. Оглоблин упал навзничь.
Слева было двое, справа подбирался один клиент, кричавший: «Вставай, мочи козла!» Ну, откуда столько энтузиазма?! Никто ведь не откликнулся. Все задвигались, укрылись одеялами, отворачиваясь к стенке. Большинство животных предчувствует смерть, и старается её избежать. Большинство – но не бараны.
Андрей бросился на того, кто был справа. Увернувшись от удара, зашел сзади, обхватил руками голову, вонзая в глаза пальцы, ломая шею, и, не отпуская, повалил резко обмякшее тело, с размаха вдавливая голову противника в бетонный пол. Кто-то ударил его ногой по рёбрам. Затем последовал удар в голову. Андрей повалился на поверженного противника. «Уже не встану!» – подумал он, пытаясь закрыться руками. Распахнулась дверь, сокамерники, бившие его, метнулись к своим кроватям. Андрей поднял голову, и тотчас удар дубинкой оглушил его. Темнота. Он потерял сознание.
Очнулся он, почувствовав резкий запах нашатырного спирта. И тут же вскрикнул от боли. Маленькая, два на метр, камера – карцер. Он обнаружил себя лежащим на шконке. Над ним нависал человек в белом халате, разглядывал его, оценивал состояние.
- Медицина позволяет? – спросил стоявший рядом человек, очертания которого терялись в тумане.
- Нет, пусть очухается немного. Не дай бог, чего.
- А чего – чего? Двоих завалил. Сам будет третьим.
- Сам решай, я своё слово сказал. Отвечать тебе, – проговорил доктор.
И снова темнота. Вдруг загорелся бешеный свет. От этого яркого света Андрей вскрикнул, как будто его ударили ножом. Закрыл глаза, всем телом продолжая ощущать пульсирующие световые волны. Позвоночник болел, дышать было больно. Приходилось задерживать дыхание – вдох-выдох давался с трудом.
Он представлял себе пытки, казни, представлял тех двоих, Оглоблина и Шишакова лежащими на секционном столе, с разрезами по Шору – от горла до лобка, каждый с извлеченным за язык органокомплексом, с распиленным черепом. Ничего не помогало. Голова кружилась, периодически возникали рвотные позывы. Но страха смерти не было.
«Катя! – подумал он. – Я тебе верю. Ты не могла меня подставить».
С этой мыслью он заснул.
Проснулся он от падения на пол. Тут же дверь распахнулась, его ударили ногой, велели стоять. Шконка оказалась поднятой, прижатой к стене, как полка в купе пассажирского вагона. Андрей попытался присесть на пол, и тут же в карцер вломился коридорный, и матюгами заставил стоять смирно. Немного позже передали стакан воды и два кусочка хлеба. «На весь день», – объяснили ему.
Так стоял он долгое время, шатаясь, делая шаги вправо, влево. Осторожно придвинувшись к стене, чуть прислонился локтем. И так заснул с открытыми глазами.
Вдруг прямо перед ним материализовались две фигуры. Вертухаи взяли его под руки, и, надев наручники, повели коридорами, затолкали в какой-то кабинет, усадили на стул. Оперуполномоченный, капитан Костин, прикрыв дверь, подошёл к столу, сел напротив. Он стал задавать первые вопросы, те, на которые обычно быстро и точно отвечают. Фамилия, имя, отчество, год рождения, за что попал. Затем, подняв утомлённые глаза на Андрея, улыбнулся, и спросил дружелюбно:
- Вижу, не будете мучить ни меня, ни себя. Подтвердите своей подписью то…
И он, раскрыв папку, показал на стопку исписанных листков.
- …что показали двадцать два свидетеля.
- Потерпевшие уже ничего не покажут, – добавил он, смеясь.
Андрей кивнул.
- Подпишу. Раз все видели, куда деваться?
Капитан Костин стал быстро писать, время от времени вынимая бумаги из папки, заглядывая в них.
- Видите, какое снисхождение к вам – не заставляю напрягаться, рассказывать всё самому. Вижу, как вам тяжело. Сервис, красота!
Бросив быстрый взгляд на Андрея, продолжил:
- И Сташину будет легче. Сознаетесь в преднамеренном убийстве, и он быстрее вас расколет по своим делам.
- А что «сознаетесь» в преднамеренном… Они крякнули, те двое?
- А вы, как специалист, не разглядели?
- Мясо! – попытался улыбнуться Андрей.
И тут же возразил:
- Я оборонялся.
Отложив ручку, Костин произвел смелый переворот в толковании происшествия:
- Вот уж дудки. Вы хладнокровно умертвили их.
Выждав, спросил:
- Мне продолжать писать, или начать процедуру дознания?
- Пишите, – болезненно поморщился Андрей. – Это я так, для поддержания разговора. Дефицит общения, знаете ли.
- Вот! Совсем другой коленкор!
С этими словами Костин взял ручку, и продолжил написание протокола. Время от времени он дружелюбным тоном задавал различные вопросы. Где так научился бороться, как бы действовал, если б Оглоблин увернулся от первого удара, как насчет удушения, почему стал выдавливать глаза, а не оторвал яйца, и так далее. Андрей охотно отвечал. Со стороны казалось, что разговаривают два закадычных друга.
- Вы же в морге работали, – сказал Костин. – Вот… Какие ощущения на вскрытии? Это как при разделке туши? А?
- Не знаю. Просто как кукла, как биомасса, органический материал. А туши я ни разу не разделывал. Ну, видел в деревне, но сам не притрагивался. Знаете, некоторые разделяют своё существование: работа – дом. Я бы не стал их осуждать за такое разделение.
Костин инстинктивно проверил, на месте ли пистолет:
- А что вы на меня так смотрите, как на… биомассу?! Разделение…
Андрей попытался что-то сказать, но слова застряли в горле, а губы скривились в ухмылке.
- Представление ночью было – чистое крещендо.
Придя в себя, Костин повернул к нему листок, подал ручку.
- Подпишете мне всё, и… будет намного легче. Думаю, очко на крепость уже никто не будет проверять – просто некому.
Андрей, не глядя, подписал. После этого его отвели обратно в карцер, позволили прилечь на шконку. Резкий свет убрали, оставили ночное освещение. Он заснул.
Временами он просыпался, отпивал немного воды, откусывал кусочек хлеба. И снова забывался тяжелым сном. Мыслей никаких не было. Радовало уже то, что, сегодня, вероятно, больше не будут трогать.
Утром шконку не подняли, позволили полежать. Андрей уже сам собирался присесть, посидеть, как вдруг дверь открылась. За ним пришли. Не надевая наручников, провели в душ, где помогли помыться. Затем дали чистую одежду, отвели в медпункт, где врач осмотрел его, смазал больные места мазями, забинтовал. Медсестра сделала какой-то укол, поставила капельницу.
«Наконец кто-то впрягся!» – думал Андрей, следя за медленно падающими каплями.
В прокуратуру его отвезли отдельной машиной. Он зашел в кабинет, следом за ним – невысокий мужчина средних лет, в костюме, с кожаной папкой в руках. Он подал руку:
- Аркадий Семёнович, ваш адвокат.
Андрей ответил на рукопожатие, затем присел на стул. Адвокат пододвинул другой стул поближе к столу, тоже сел.
- Могу я ознакомиться с делом? – спросил Аркадий Семёнович.
- Нет, – как застрявшую между зубов семечку, выплюнул Сташин.
У адвоката уже выработался стойкий иммунитет по отношению к следовательской слюне.
- Вас смутил вопросительный тон – не обращайте внимания, это не просьба.
А Сташину было плевать на адвокатов:
- Он обвиняется по статье 105 УК РФ «Умышленное убийство», и статье 159, часть четвертая «Мошенничество».
- Еще раз говорю: мне нужно ознакомиться с делом!
- Решайте через суд, Аркадий Батькович.
- Это незаконно, Константин… лучше б вы засохли на конце своего бати.
Придаточное предложение было сказано в сторону.
- Докажите, – приободрился Сташин.
Андрей поднял руку, привлекая внимание адвоката. Тот повернулся к нему лицом.
- Меня избивал сокамерник, Фролкин. Было маски-шоу… слушатели следственной школы били дубинками. Коридорные…
- Подследственный, прекратить разговоры! – прикрикнул следователь.
Не обращая внимания, Андрей продолжил:
- Не оказали медпомощь, нужно освидетельствование… Не кормят… Не дают спать…
Открыв дверь, Сташин крикнул в коридор:
- Лейтенант!
- Самойлова, Говорухин, и эта… из Урюпинска… дали ложные показания…
- Адвокат! – громким голосом сказал Сташин. – Вас я привлекаю в качестве свидетеля. Вы не можете выполнять свои адвокатские функции. Прошу освободить кабинет, вызову вас повесткой.
- Вам лучше меня не расстраивать, – невозмутимо ответил Аркадий Семёнович.
- Испугал до усёру.
- Освидетельствование, Говорухин, Самойлова, Урюпинские, маски-шоу… – упрямо твердил Андрей.
Адвоката принудили уйти. Когда дверь закрылась, следователь сказал:
- Получил адвоката? Теперь до суда…
Андрей смотрел мимо него в окно.
Обычным движением, как делал многократно, из года в год, следователь Сташин развязал веревочки, раскрыл папку. И обычным своим голосом произнёс:
- Итак, Разгон.
Он спросил, готов ли подследственный к тому, чтобы подписать протоколы, аналогичные вчерашним. Только жертвами будут фигурировать двое работников Урюпинского магазина, и один работник волгоградского магазина «Радиотехника». И получил невнятный ответ. Он помолчал, в упор глядя на Андрея, пожалуй, впервые посмотрел по-следовательски, торжественно произнёс:
- После зверской расправы над сокамерниками, ни один суд не поверит в вашу невиновность. Вам нужно признаться в предыдущих эпизодах, так же как в этом, вчерашнем.
- Моё признание… эту бумагу можно использовать… по назначению. Завтра ваши свидетели выстроятся в очередь – уже со своими признаниями. Возьмут на себя и то, и это, пятое, десятое… И я просто вынужден буду отказаться от своих слов. Другой вам нужен, не я. Андрей Разгон – не ваш клиент, нет.
- Дерьмо вы, дерьмо собачье! Ничего в вас человеческого нет. Что смотрите на календарь? Не поможет вам Рубайлов! Другими делами занят. Не был бы занят, все равно бы не помог. Не нужны вы никому – ни друзьям, ни родителям, ни любовницам. Потому что пропавший человек, гнилой. Думаете, что мы плохие, не пускаем к вам никого. Ошибаетесь. Мы всех пускаем, только вот пускать к вам некого.
Андрей продолжал смотреть в одну точку, куда-то мимо шкафа, на котором висел календарь, куда-то сквозь стену. Он думал о Кате. Неужели забудет? Что с ней? Как ей ответили домашние, когда она позвонила, не дождавшись его?
Откуда-то, словно со дна папки, раздался издевательский голос:
- Что, не на Рубайлова, на купола смотрите? Тоже бесполезно. Бог помогает христианам, а не таким, как вы, отщепенцам.
- А вы христианин?
- Да. Только не говорите, что вы – тоже, не поверю.
- Почему же? – возразил Андрей спокойным тоном.
- Всё это – позёрство, шутовство. Как ваши наряды, в которые вы обряжались, идя на дело.
- Кстати, о деле, – прибавил следователь. – Когда будем признаваться по микросхемам? Рассказывать про крупный ущерб, нанесенный предпринимателям нашего города?
- Так вам календарь нужен, чтобы знать даты церковных праздников?
- Ну… да, – то ли растерянно, то ли удивленно проговорил следователь. И тут же сказал твердо:
- Не соскакивайте с темы, давайте заниматься делом.
- Это прошлогодний календарь, – как бы между прочим заметил Андрей. – Выборы были в прошлом году. Какие же даты вы можете смотреть на нём?
- Не твоё дело! – прорычал Сташин и стукнул кулаком по столу. – Думай о своих датах, о своих статьях и сроках!
- Вот видите, вы гневаетесь, – спокойно ответил Андрей. – А это смертный грех. Моё дело что, оно маленькое. Оприходовал двоих, так ведь это не люди, а скотина. Мне покаяться, и всё простится. Чем больше проступок, тем сильнее раскаяние. У самых великих грешников есть все данные стать величайшими святыми. Таким образом, все мои прегрешения – прошу учесть, не смертные грехи – все нечистые поползновения плоти и духа, это простой продукт, из которого и возникает святость. Все дело в том, чтобы собрать его, обработать, и слепить из него зримую статую покаяния. На это понадобится всего одно мгновенье – в случае полного и глубоко искреннего раскаяния.
Переведя дух, он закончил следующими словами:
- Теперь такой вопрос начинается, гражданин следователь: кто из нас двоих больший христианин – я или вы?
Сташин долго смотрел на Андрея немигающим следовательским взглядом. Потом сказал печально:
- А я думал – мало тебя били по башке. Оказывается – нет, порядок.
- Об этом хотите поговорить?
- Вижу, остались силы на юмор. Что ж, давай пошутим. Подруга твоя, Альбина Евсеева, говорит, что деньги за убийство Кондаурова передавал Никитину ты. Зачитать её показания?
«Кто такая Альбина Евсеева?» – подумал Андрей и задал вслух этот вопрос.
- Ты от всех своих подруг открещиваешься? – с издевкой переспросил следователь. – А знаешь, почему она так откровенна с нами? Потому что осознает свою вину, и хочет снисхождения. А почему так? Потому что из-за задержания срывается её поездка в Италию. Она готова на всё, чтобы поскорее выйти и уехать. Так-то. Ну, что, готов к признанию? Признаешься по Урюпинску, я порву показания Евсеевой.
- Альбина – фуфель. Поэтому вы не торопитесь делать очную ставку с ней. Думаю, эта муля скоро лопнет.
- Что-то ты разговорился. Пора тебя из карцера переводить обратно в общую камеру – к живым свидетелям твоей расправы. К тому же, нам стало известно, что тренировался ты в секции рукопашного боя. Твой тренер, Воронцов, как раз практикует смертельные удары.
Андрей подумал о том, какие действия могут предпринять Второв и Трезор, чтобы его выручить, и прямо высказал свои мысли.
- СИЗО урезали бюджет, и нужно проредить ряды подследственных, произвести селекцию? Думаю, без моего участия будут санитарные потери. Одним свидетелем станет меньше. Не удивлюсь, если мы потеряем Фролкина. У меня будет железное алиби – я буду в карцере, или в медпункте. А тот, кто поможет Фролкину завершить земной путь, возьмет на себя предыдущие эпизоды – Оглоблина и Шишакова. И свидетели это подтвердят.
- Ничему тебя жизнь не учит, – проговорил Сташин по-учительски вразумляюще. – Наглеешь день ото дня.
- Я не наглею, а строю догадки. А жизнь – она не для того, чтобы учиться. Наоборот, учёба – для того, чтобы сберечь и улучшить жизнь
- Ничем тебя не проймешь, умник ты эдакий. Куча свидетелей, тебе всё мало. Говорухин, Потапова, Самойлова.
- А что Самойлова… Кто она такая? Так, пописать вышла. А что скажет коллектив? Начальник СМЭ, эксперты, санитары, лаборатория! Против коллектива она ничто. Что она там видела, кого не видела, – какой мираж, мне неизвестно. Знаю, что взгляды её пришли в противоречие со взглядами сотрудников учреждения, в котором она работает. Не сможет она в одиночку разложить сознание целого коллектива.
- Словоблуд ты, демагог. К тому же нахал.
- Напротив. Пытаюсь говорить на понятном вам языке, как филолог с филологом, и всё без толку.
Тут зазвонил телефон.
- Здравствуйте, Петр Лаврентьевич.
Услышав голос прокурора, Сташин весь подобрался, сосредоточился. Ему было сказано, чтоб оставил в кабинете адвоката. Сташин возразил – мол, были определенные нарушения. Перебив его, прокурор заявил, что сегодня будет так, а дальше – посмотрим. И положил трубку.
Отвернувшись к окну, Сташин долго сидел, задумавшись. В дверь постучали. Реакции не последовало. В кабинет вошел Аркадий Семёнович. Посмотрев на безмолвно сидящего следователя, уселся на стул.
- Задействовали свои связи, – небрежно обронил следователь, повернувшись. – Думаете, поможет. Ну, ну…
- А вы не отвлекайтесь, там, за окном, более интересные вещи, – сказал Аркадий Семёнович. – Только скажите, где дело, я сам возьму.
- Где, где – в п**де на гвозде.
Аркадий Семенович повысил голос:
- Я говорю, мне дело нужно, я не специалист по п**дам.
- А мне нужно, чтобы подследственный дал признательные показания. Я – хозяин. Что будем делать?
- Мне больно дышать, – счёл нужным сообщить Андрей. – Шестнадцать дыхательных движений в минуту, каждое движение причиняет мне боль. Я харкал свежей кровью, она шла не из носа, не из челюстей, не из прикушенного языка. Кровь шла из лёгких. Полагаю, это травма легких. Кроме того, меня мучают сильные головные боли. У меня кровь в моче. Всё это, опять же, из-за нанесенных побоев. Мне нужен врач. Если не собираются оказывать медицинскую помощь, пусть дадут письменный отказ. Чтобы потом – в случае чего – не было такого, что «мы не знали, он не жаловался». А то устроили ГУЛАГ, манечка стебает.
Лицо следователя стало покрываться малиновыми пятнами. Когда они спустились по шее до воротника, Андрей спокойно добавил:
- Давайте – чтоб адвокат слышал – угрожайте мне расправой сокамерников, чего уж там!
* * *
Адвокат добился принятия заявления о нанесении телесных повреждений и жалобы на действия следователя. Заявление принял оперуполномоченный Костин, отметку о принятии жалобы поставили в приёмной областной прокуратуры.
Костин оформил направление на судебно-медицинскую экспертизу в Бюро СМЭ. Освидетельствование проводил заведующий отделением экспертизы живых лиц Кирилл Михайлович Михайлов. Выслушав жалобы, описав наружные повреждения, он оформил направление на клиническое и инструментальное обследование. В медсанчасти МВД было сделаны анализы мочи и крови, сделаны рентгеновские снимки, спинномозговая пункция, УЗИ, ЭКГ, ЭЭГ.
На рентгенограмме легких обнаружили сдавление правого лёгкого жидкостью и воздухом. Поставлен предварительный диагноз: «гемопневмоторакс». Сделана пункция лёгкого, воздух откачали. На следующий день снова сделали рентгеновский снимок легких. Та же картина, воздух продолжал подтекать из поврежденной части легкого. Была сделана повторная пункция, и принято решение об оперативном вмешательстве. В выписном эпикризе к диагнозу «гемопневмоторакс» добавился еще один – ушиб головного мозга, рекомендовано лечение в профилированной клинике. Операция – сегментэктомия правого лёгкого – была выполнена в торакальном отделении областной клинической больницы.
На основании полученных данных Михайлов в своём заключении написал о наличии у потерпевшего опасных для жизни повреждений.
|
